Евромайдан – именно так мировые СМИ до сих пор называют события в Украине. Украинцы также, общаясь с Западом, настаивают: это была борьба за европейские ценности – за свободу, за верховенство права. Люди вышли на улицы, чтобы добиться справедливости, чтобы бороться с коррупцией. Лозунги Майдана 2013-2014 годов созвучны тем, что звучали во время освободительных революций последней четверти века: от бархатных в Восточной Европе конца 1980-х до Арабской весны начала 2010 года. Начиная с 2014-го произошла серия референдумов, некоторые из которых, например, в Крыму или на территориях, контролируемых группировкой «ДНР», были постановочным народным псевдоволеизъявлением, другие – следствием популизма, например, британский референдум по выходу из ЕС или нидерландский об ассоциации Евросоюза с Украиной. В этот период произошла также оккупация и аннексия Крыма. В Европе стали набирать силу популистские движения, которым ближе по духу «нелиберальная демократия». На референдуме в Нидерландах победили именно противники евроинтеграции. Большинство британцев проголосовало за выход из ЕС, а американцы выбрали президентом Дональда Трампа, чьи идеи об изоляции, то есть отмежевание США от остального мира, далеки от тех европейских ценностей, о которых шла речь на Майдане. Был ли Майдан последней демократической революцией нашего времени? Как вписать его в исторический контекст с точки зрения 2016-го года? И насколько изменения в Украине зависят от настроений в Европе и на Западе?
Громадське задало эти вопросы украинским и мировым интеллектуалам и исследователям нашего региона.
Энн Эпплбаум – лауреат Пулитцеровской премии, исследовательница Восточной Европы, колумнистка «The Washington Post» (США):
«Политическая система, которую молодые украинцы взяли как модель, – интернациональная либеральная демократия, которая является основой порядка в США и Европе, – стала непопулярна у себя на родине. Продвижение международных связей действительно ослабевает. Это означает, что задача для украинцев оказалась не такой, как вы думали. Вместо того, чтобы просто подать заявку на вступление в существующие демократические организации – ЕС, НАТО – имея представления, что именно присоединение к ним принесет свободу и благосостояние, надо создавать собственную жизнеспособную политическую систему. Украинцы должны осознать: никто вам не поможет, вы сами строите сильное государство и защищаете собственные границы. Вы сами по себе. Дорога к независимости будет сложнее, но и результат может быть сильнее и надежнее – это будет более самодостаточная Украина.
Андрей Портнов, историк, редактор historians.in.ua (Днепр – Берлин)
Я не уверен, что Майдан было бы корректно описывать как «либеральную революцию», но совершенно очевидно, что он апеллировал к Европейскому Союзу, который к тому времени уже де-факто не существовал, и говорил о «евроинтеграции», которая на тот момент была просто невозможна. Европейского Союза, который действительно поддержал постмайданную Украину образца 2014 года и мог бы всерьез рассмотреть вопрос о ее членстве, на тот момент просто не было. Brexit сделал эту очевидность наглядной. Ход и результат британского референдума, как и ход и исход президентских выборов в США, на мой взгляд, вписываются в общую тенденцию текущего момента, которую можно назвать, по Марку Лилла, «концом сосредоточенного на идентичности либерализма» (the End of Identity Liberalism) или, по Александру Филиппову, «концом идеологии глобализации». В разных странах (в конце концов, не только так называемого «западного мира») заметен рост общественной потребности в сохранении культурной идентичности и национального суверенитета. В случае последнего, все больше людей возлагают надежды на государство как территориально очерченное сообщество граждан, одновременно отстраняясь от глобальной торговли, туризма или глобальных (ненациональных) идентичностей. В этом контексте стоит задуматься вместе с А. Филипповым: а не было ли то, что многим казалось окончательным триумфом глобализма, только временной передышкой по аналогии с годами «золотого покоя» в Западной Европе накануне Первой мировой войны?
Карл Шлёгель, исследователь истории Восточной Европы, России, публицист (Германия):
Возможно, Евромайдан был последним крупным массовым движением в череде таких мощных народных сдвигов, которые начались в 1989 году в Центральной и Восточной Европе. С точки зрения настоящего, Майдан кажется первой серьезной, рискованной попыткой проблематизировать понятие Европы за пределами послевоенного миропорядка. Это начало эрозии путинской России стоит за так называемым «украинским кризисом». Это начало переосмысления подхода к обороне Европы после долгого периода иллюзий относительно счастливого конца истории. Мы снова учимся бороться за наши ценности, наш образ жизни, за то, за что люди умирали и до сих пор умирают в Украине.
Сесиль Весье, политолог, автор книги «Сеть Кремля во Франции» (Франция):
Как по мне, слишком рано говорить, что это последняя революция, то есть пока она действительно хронологически является последней демократической революцией в мире. Сейчас кажется, что воцаряются другие тенденции, однако это происходит в других странах, в другой части Европы. Это факт, что до сих пор в Восточной Европе есть народы, которые предпочитают приближаться к Европе и уходить из-под влияния Кремля. Еще слишком рано признавать возвращение к старому строю, хотя те силы, которые этого хотят, действительно существуют. Если мы посмотрим на Францию, то увидим, как Марин Ле Пен, лидер партии «Национальный фронт», получает достаточно большую поддержку, на выборах президента она получит немало голосов. Люди, которые готовы за нее голосовать, могут и не разделять всех ее идей, концепций, но они за неё голосуют из чувства недовольства, страха перед миром, перед изменениями.
Василий Черепанин, культуролог, директор Центра визуальной культуры (Украина):
Любые нереализованные революционные возможности могут легко обернуться в свою идеологическую противоположность. Если вы рассматриваете Майдан в контексте недавних революционных событий, например Арабской весны или движения Occupy, то увидите, что они являются звеньями в цепи событий, запущенных экономическим кризисом 2009-го года. О Майдане говорят, что он был наивным. Да, он мог быть таким, он имел определенное видение будущего, вполне утопическое. И сейчас этот взгляд меняет постапокалиптический, антиутопический образ. Мир получил Трампа, Brexit, Путина, Орбана, Эрдогана, Ле Пен. И мы получаем другую логику, которая зацикливается на прошлом. То же свойственно и процессу декоммунизации в Украине. Мы скорее переписываем историю, пытаемся избавиться от нашей фрустрации, вызванной воображаемым прошлым.
Галя Акерман, писательница и журналистка, исполнительный директор «Европейского форума за Украину»
Есть один парадокс, который не был таким ощутимым, когда проходил Майдан, – но сейчас он становится заметным. Заключается он в том, что Майдан состоялся в некотором противоречии с западным мейнстримом. Я имею в виду возвращение к традиционным ценностям, к закрытости. Сейчас во многих западных странах ценности безопасности ставятся выше демократических.
Симптомом этого является то, как закончились выборы в Америке. Сейчас наблюдаем изоляционистскую позицию ряда европейских стран. Видим, что произошел Брексит; во Франции президентом вполне может стать Марин Ле Пен и тогда страна тоже может оставить ЕС. Если же президентом станет Франсуа Фийон – наиболее пророссийский из правоцентристских кандидатов – то будет осуществлять программу социальной политики, очень похожую на программу Ле Пен.
Украина в этом новом тренде является трагической фигурой. Ведь в Украине произошла революция, целью которой была победа европейских ценностей. А оказывается, что в самой Европе эти ценности сегодня ставятся под сомнение.
С другой стороны, сегодня водораздел в Европе проходит также вот по какой линии: между бывшими имперскими нациями и нациями, которые были под имперским гнётом. Франция, особенно «глубинная» Франция, до сих пор не преодолела своих имперских комплексов. Поэтому она увлекается Россией, как может делать одна имперская нация по отношению к другой. Другие страны, которые поддерживают Путина, это страны бывшей Австро-Венгерской империи, Австрия и Венгрия, то есть страны с имперским наследием.
Похожий поворот к реакции состоялся в последнюю треть 1930-х годов. Тогда очень агрессивной была Германия, которая открыто хотела завоевать «жизненное пространство», но было также много фашистских движений в ряде других стран. В разных странах Европы были также профашистские правительства. Америка же, как и сегодня, вела изоляционистскую политику. Тогда это была реакция на испанскую революцию, это был страх перед коммунизмом – и целый ряд европейских правительств хотел купить мир ценой определенных уступок Гитлеру.
Источник: Наталья Гуменюк, Татьяна Огаркова, Жанна Безпятчук, Владимир Ермоленко / Громадское
