Надежда Паскарь показывает в направлении музейного панно с черно-белой фотографией всей своей семьи. Женщина вспоминает, что на фоне одного и того же ковра было увековечено много людей. Все они были депортированы. Как она и вся ее семья. Ее воспоминания отрывочные, но все еще живы. События, произошедшие 5-6 июля 1949 года во время второй волны депортаций, самой большой из трех, нельзя забыть. Ознаменование памяти жертв тех событий происходит каждый год в день 6 июля, объявленного Днем национального траура. Теперь Надежда собирается с силами, чтобы мысленно вернуться к тому, что она называет «самым ужасным периодом моей жизни». Прежде всего, то, что не может быть стерто даже временем, – это клеймо врага народа, которое держало ее в страхе на протяжении всей жизни. Затем следуют все остальные раны. Это история ее жизни.

«Мне было шесть или семь лет. Я уж точно не помню. Это был самый важный период в моей жизни. И самый худший, и самый тяжелый, и самый прискорбный, который разрушил мою жизнь. Я потеряла свой родной язык, на котором не разговаривала вплоть до 90-х годов.
Все случившееся так позорно. Даже не знаю, что могло быть хуже. У нас отобрали все. Если бы хотя бы оставили нас здесь или отвезли в другое село… Боже мой!

Сначала мой папа ушел куда-то, чтобы спрятаться. По ходившим в Дурлешть слухам, должны были быть сосланы главы семей. Вот почему он скрывался несколько дней. Когда они пришли 7 июля, отца не было, а мама потеряла сознание. Два солдата и один штатский выяснили, что папы нет, и сказали, что ничего, они его подождут. Зашли в погреб, где у нас был овечий сыр, хлеб, ведь был четверг, а мы тогда пекли хлеб на неделю и хранили его там. Принялись выпивать.

Когда они пошли с моим братом в подвал, старшая сестра стала хаотично собирать вещи по дому. Они разрушили жизнь каждого из нас. Но не буду отвлекаться. Мама, между тем, велела нам, остальным трем детям, спрятаться у знакомого одного из наших родственников. Мы послушались ее совета. Когда оказались на улице напротив дома одного из наших соседей, то увидели другую машину, которая подъехала за ними. Наверное, той ночью они одновременно собирали больше людей из деревни.

Крики. Брань. Другая машина стояла поперек дороги. Думала, что они поймают нас.

По сельской тропинке мы направились к оврагу. На пути попались какие-то бревна. Мои старшие брат с сестрой прошли быстро, так как бежали. Мы бежали, не шли шагом, из-за страха. Я была младше, носила сандалии и споткнулась. Мне пришлось бросить сандалии и побежать за ними босиком. Перешли через овраг. Оттуда я пошла по дороге, которая была передо мной, а не по той, что была рядом, по которой побежали мои брат и сестра.

Была полночь. Я увидела две приближаюшиеся ко мне тени, и в той суматохе мне показалось, что это мои брат и сестра. Я попала в руки одного из солдат и примара, которые шли в сельсовет. У них были карманные фонарики, и светили ими мне в лицо. Я стала кричать и кусать державшего меня человека. Мне удалось вырваться и убежать. Тот укус тогда спас меня.

Только на самом деле я не спаслась.

Я нашла своих брата и сестру. Дальше мы побежали вместе.

С другой стороны, когда моему старшему брату удалось выбежать из подвала на каких-то две минуты, солдаты еще оставались там, то мама и ему велела убежать через виноградники и спрятаться. И он побежал.

Отец все еще находился в овраге, где прятался. Один из знакомых носил ему еду, мы даже не знали, где он.

Город был окружен военными. Заслышав любой шорох, солдаты стреляли поверх виноградников и кукурузных полей.

В конце концов отец каким-то образом узнал, где мы прячемся, и пришел за нами. Мама и старшая сестра Мария так и остались дома. Солдаты вышли из погреба. Погрузили их в машину. Сказали им, что в любом случае подождут папу.

Тем временем солдаты вытащили из загона поросенка и зарезали. Стали жарить шашлык прямо посреди двора. Отец так и не пришел. На рассвете они завели мотор машины. По дороге собирали и других людей.

С утра туда, где мы спрятались, доносились разные слухи: что нас расстреляют и тому подобное. Мы все расплакались. Отцу стало жаль мамы и моей сестры. Кто-то посоветовал пойти в сельсовет и сдаться, сказав, что мы не пострадаем. Мы хотели пойти и забрать обувь и вещи из дома. Но из-под моста, по которому мы проходили, неожиданно вышли два солдата и забрали нас с собой.

Отвели нас в примэрию. Нас было много в машинах. Помню, как ехали по пшеничному полю. Прибыли на станцию Гидигич. Посадили нас в вагон. Дядя сумел принести нам немного хлеба и дать отцу немного денег. Я все еще была босиком, и под полом сквозь щели видела железнодорожные пути. В поезде было много людей. Некоторые успели кое-что взять с собой – держали подушку подмышкой. Говорили о количестве эшелонов. Речь шла о 20, а в каждом эшелоне было по 50 вагонов.

Они ограбили всю Молдову. Некоторые говорили, что они воруют даже чернозем. Представляете, крали даже прах земли нашей?

Во время поездки в вагоне мы все спали на полу. Странно, но мне было любопытно, с одной стороны. Ехали много дней. Однажды остановились, и нам позволили помыться. Ходили слухи, что некоторым тогда удалось сбежать.

В общем, маму отвезли в Тюменскую область. Там был хлев, барак, люди сидели на земле, ничего не было. После того как мы все встретились, настелили полы из сучковатой древесины. Во всяком случае, через день после мамы прибыли и мы. В последнем эшелоне, я помню это, были все те, кто пытался сбежать.

Чем дальше на север увозили людей, тем острее они ощущали холод. В некоторых зонах земля замерзала летом. Не могли хоронить усопших. Ямы были слишком маленькими, так что их пожирали звери. Люди радовались, когда попадали в места, где было на несколько градусов теплей.

Нас отвели в бывший клуб. Спали на полу, там хотя бы пол был деревянным. У отца была шинель, и мы все спали на ней. Там мы и жили. Мои родные шли собирать колосья, и я помню, что они приносили пшеницу в карманах, а я их жевала. Да, я это хорошо помню.

Помню также, что кто-то присматривал за нами, детьми, потому что не могли нас выводить в поле. Вспоминаю, как я выходила на дорогу и ждала первое время, что, может быть, появится мама. Это была пыльная дорога, не шоссе, не думайте.

Помню, что мы написали дяде Павлу в Дурлешть. Мама и сестра тоже написали. Он ответил и нам, и им. Так мы нашли друг друга. Мама сбежала из того места, куда ее отвезли, хотя такого не прощают.

Ночь, вагоны, длинные бревна.

Даже я через некоторое время начала работать и зарабатывала немного денег. С 11 лет нам приходилось загружать вагоны. У меня ладони были разбиты до крови. Мы там мало учились. Нам не очень-то нравилось учиться на чужом языке.

Представляете, в конце концов, совхозное начальство позвонило тамошнему руководству, откуда сбежала мама, чтобы поговорить. Так что помимо всего тамошнего зла, туда порой пробивался и луч света. Мой брат разговаривал с сестрой по телефону. Она сообщила, что мама сбежала.

Мама зацепилась за тамбур последнего вагона и доехала до какого-то областного центра. Там пересела в другой поезд, который шел параллельно с транссибирской железной дорогой. Затем на попутной машине добралась до совхоза. Вот так сбежала моя мама.

Конечно, ее побег вызвал переполох в милиции. Ей пригрозили тюремным заключением и другими неприятностями.

Сначала у нас ничего не было. Постоянно пили чай. Из-за холода я все время бегала и прыгала. Брала за руки всех, кто приходил, и прыгала, чтобы согреться, хотя мои ругали меня за это. Весной мы ели ягоды. Но нас было много, и ягод на каждого приходилось мало.

Слова Богу, что остались живы!

Я вернулась домой подростком. Нам повезло, что вернулись всей семьей. Сначала здесь жили у родственников, и не могли устроиться на работу. Местные говорили нам вернуться, откуда приехали, или уехать в Украину, в другие места.

Знаете, когда я почувствовала себя как в раю? Когда поехала учиться в Кагул, и в первый год учебы мне дали место в общежитии. У меня была своя кровать, свое одеяло, своя подушка и свой матрас. Я тогда чуть не заплакала от радости».

Надежда преподавала историю и работала гидом. Купила словари, которые изрядно поистрепались от долгого пользования, чтобы лучше изучить румынский язык. Сейчас она на пенсии, и каждый год на железнодорожном вокзале Кишинева участвует в церемонии поминовения жертв депортации.

Алёна ЧУРКЭ