Материал Hromadske

Этот репортаж и фильм о том, как аннексия изменила, а порой и сломала жизни людей, проживающих в Крыму. Когда начались эти события на полуострове, я приехала туда в день так называемого «референдума» 16 марта 2014 года. Общалась с людьми в Бахчисарае, Симферополе, Ялте, Севастополе. С тех пор возвращалась туда минимум раз в год, рассказывая и о первых политзаключенных, и о начале репрессий против крымских татар, об экономических условиях и буднях, в которых оказались крымчане, о том, как это — оставаться украинцем в Крыму, или быть активистом движения «Крым наш», которые начали критиковать власть. Через пять лет, в марте 2019 года, я вернулась к тем людям, чьи истории рассказывала в первые месяцы аннексии.

«Оксана умерла», — объясняют мне, когда я показываю видео, записанное в апреле 2014 года.

«Я не могу физически! Нас заставляют уменьшать дозировку. Это постоянная боль, постоянная слабость! Помочь никто не хочет», — рассказывала тогда она. 

С Оксаной мы встречались в Симферополе пять лет назад рядом с больницей, где до 2014 года оказывали помощь наркозависимым. До того Оксана семь лет лечилась по программе заместительной терапии — это когда вместо уличных наркотиков ты под контролем врачей получаешь метадон. Эта практика существует во многих странах, но запрещена в России. До аннексии в Крыму было 800 пациентов. Весной 2014 года они умоляли о помощи.

В оккупированном Крыму Оксана продержалась три года.

«Ее спасала мать. Но не уберегла. Она умерла уже в Киеве, прямо в хостеле. Ее сломало одиночество. Я расплакался, когда узнал. Хотя мужчины не плачут», — рассказывает Игорь (имя изменено по просьбе героя). Он сам — бывший пациент, один из немногих, кто на время уехал на материк, но из-за болезни отца вернулся в Симферополь.

Игорь долго не соглашался на встречу. Рискованно, но, главное, безнадежно: людей все равно не вернуть.

«Неинтересно людям слышать, что в Крыму кто-то умер, когда все прошло хорошо — сходили на „референдум“», — объясняет он. И все же переспрашивает, есть ли шанс, что после его рассказа тему поднимут.

«Сотни людей умерли за эти годы ужасной смертью: один повесился, другой прыгнул с девятого этажа», — продолжает Игорь. Точной цифры, сколько из 800 погибли, нет. Благотворительный фонд «Альянс общественного здоровья», который занимался наркозависимыми в Крыму, перестал считать умерших в 2015 году. К тому времени, по их данным, погибло около 120 бывших пациентов. Именно эти цифры звучат в документах ООН. Тему поднимали на международных заседаниях, российские чиновники раздражались и настаивали, что всем оказана помощь.

В 2015 году получить доступ к информации о пациентах, которая хранилась в медучреждениях под контролем РФ, стало сложнее. Родители умерших перестали идти на контакт. Еще через год в семьях пациентов, которые переехали на материк или давали комментарии СМИ, начали проводиться обыски.

«Недавно встретила знакомого и узнала, что Миша из Марьино — достаточно известный человек — повесился. Женя — села в тюрьму, ее взяли с уличными наркотиками. Потом и она умерла. Знаю семью, где ребенок родился, когда они начали принимать метадон по программе. Сейчас они перешли на уличные наркотики — ребенок заброшен, он с дедушкой и бабушкой. Одноклассница моего мужа умерла здесь, в Ялте, прямо посреди улицы. А скольких (кто скончался) я не знаю в Керчи, Евпатории, Феодосии… Если из 800 несколько сотен остались в живых, это уже хорошо», — перечисляет Инесса своих знакомых, но просит не снимать ее лицо и изменить имя для публикации. Говорит, что боится не за себя, а за сына: «У государства всегда на один патрон больше. Так учил меня отец».

Игорь и Инесса — взрослые люди, которые помнят и СССР, и 1990-е. Жили творческой жизнью, не думали о политике. Крым для них был местом свободы, которой не осталось. «Я считаю, что правительства Крыма и России убили этих людей. Здесь празднуют „весну“. Пять лет прошло. Я же молю Бога, чтобы никто не попал в те тиски, в которые попали эти люди», — в конце разговора говорит Игорь.

Семьи «врагов народа»

Листаю школьный учебник «Окружающий мир». Мое внимание обращают на то, что в нем нет Киевской Руси, только Древняя Русь. Детским почерком на карте дописано «Киев», а еще заштрихован портрет (Владимира) Путина.

«Главное — ничего лишнего не сказать при детях или же учить, что услышанное на кухне нельзя пересказывать чужим», — говорят мне в обычной крымскотатарской семье. 

В 2014 году в этом доме признавались, что боятся репрессий. Уже через год поняли, что лучше молчать. После каждого поста в Facebook (пусть и не под собственным именем) можно получить выговор на работе. Дома за кофе и чаем с соседками говорят и об украинских выборах, и об оккупации. Пенсии у каждого разные, есть и приличные. Все же, дороговизна. Больше всего жалуются на медицину: «Раньше можно было пойти к специалисту, сейчас обязательно надо идти к семейному врачу. А еще — почти все за деньги».

Помогают крымские татары и задержанным украинцам — поддерживают мать Олега Сенцова, которая живет недалеко от Бахчисарая, и семью Владимира Балуха. 

В 2015 году Громадское сделало первый видеоматериал о нем — Владимир вывесил на своем доме сине-желтый флаг, а затем табличку «улица Героев Небесной Сотни», которую оккупационная власть пыталась снять. По сфабрикованному делу Балуха приговорили к трем годам и семи месяцам колонии общего режима.

Мы направляемся к матери Владимира в Серебрянку — село на севере от Евпатории. При выезде из Симферополя видим новый аэропорт и большое строительство автомагистрали «Таврида». Она должна соединить Керчь с Симферополем, Бахчисараем и протянется до Севастополя.

На днях Владимира перевезли из российского Ярославля в Тверскую область. Его матери сложно понять, как держать с ним контакт, но накануне сын позвонил: «Он только спрашивает: мама, как здоровье? А про себя ничего не говорит».

Пенсию, которая остается после уплаты коммунальных платежей, мать передает Володе, потому что он отказывается есть то, что дают в тюрьме: «Говорит, что у террористов, из их кормушки, есть не буду».

На шкафчике висит футболка с изображением сына. Есть и открытка с портретом Тараса Шевченко. «Вовка с детства читал литературу украинскую, все было украинское. Украинский учили, хотя и школа была русская, — вспоминает мать. — Здесь все было украинское, а как пришла Россия, все вдруг оказались русскими. Но все меняется. Люди Россию немного попробовали. Раньше говорили: придет Россия, у нас будут новые трактора, а ничего нет, за все надо платить».

Мать вспоминает соседей, которые бегали в сельсовет жаловаться на Володю, но благодарит тех, кто поддерживает — таких тоже много. «Помилование у Путина я просить не буду, потому что сын не поймет. Будем надеяться на Бога и людей. Мы бы сами не справились», — говорит она.

«Террористом» в современном Крыму стать просто, особенно крымским татарам. Еще весной 2016 года адвокат Эмиль Курбединов объяснял: «Имеешь отношение к Меджлису — обвиняют в экстремизме, если же религиозный — в терроризме». Систематические задержания крымских татар начались через год после аннексии. Сейчас в тюрьмах России и Крыма — более 70 политзаключенных, преимущественно крымчан. Когда общалась с родными первых задержанных, многие верили, это — ошибка. Сначала жены и дети были осторожными, впоследствии рассказывали о своем горе — хотели докричаться. Тогда и организовалось движение «Крымская солидарность» из преимущественно родных политзаключенных. А еще организация «Бизим балалар» («Наши дети»), которая все эти годы ежемесячно предоставляет финансовую помощь детям до 16 лет. На одной из первых встреч в марте 2017 года детей было около 40. Сегодня их 111.

Приезжаем к жене одного из первых задержанных. Давно ее знаю: жесткая и бескомпромиссная. Удивляюсь, но в этот раз она не готова давать интервью. Ранее жен и детей все-таки не трогали — сейчас преследования и обыски проходят и у них. Во время последнего женщин заставили раздеваться, что особенно унизительно для верующих мусульманок.

Рассказывает о несметном количестве унижений, через которые приходится проходить — временами мелких, но от этого не менее болезненных. К примеру, как российские охранники как-то умышленно загородили проход в комнате суда, чтобы маленькие дети не успели увидеть силуэт отца.

В последний раз украинские пограничники четыре часа продержали на КПП, требовали разрешения от отца на выезд несовершеннолетнего ребенка — пусть и из тюрьмы. Она долго объясняла, что он — политзаключенный, и переспрашивала, действительно ли украинских пограничников удовлетворит документ из крымской тюрьмы.

С фотографии на холодильнике улыбается мужчина. Вспоминаю, как пять лет назад перефотографировала это изображение с экрана мобильного телефона. Тогда еще ни у кого не было фото задержанных. Для этой многодетной семьи — это уже четвертый год без отца и мужа.

#ИхКрым

«Я бы понял, если бы украинское правительство отключило все энергоресурсы, мы готовы потерпеть, ведь наши родители, которые были депортированы, терпели и не такое, там не было ни газа, ни воды», — так в марте 2014-го, утром, после так называемого «референдума», говорил Ленур Османов — администратор кафе «Мусафир» в Бахчисарае. 

Спустя 5 лет он уверяет, что не отказался от этих слов: «Не надо никаких поблажек. Я жду шоу, когда они будут отсюда бежать с чемоданами».

Еще два года после оккупации Крыма Ленур работал в «Мусафире». Однако одно из лучших крымскотатарских заведений на полуострове было вынуждено закрыться. «Когда были первые „маски-шоу“, то пришло 15 человек в масках. Я спрашиваю: а зачем автоматчики? Объясняют — для их безопасности. Говорю, подождите — я здесь один мужчина, остальные женщины».

Далее — многочисленные суды по земле и собственности, которую правильно переоформить хозяевам так и не удалось. За это же время открылись два успешных заведения «Мусафир» в Киеве.

Ленур рассматривает в Facebook фотографии: «Я бы официантом устроился, поехал в Киев, если бы не семья, а еще — недвижимость. Я ее не продам. Потеряю все и вся».

Опытный управленец некоторое время таксовал — это одно из самых популярных занятий в Крыму.

Над кафе «Мусафир» в Бахчисарае, как и 5 лет назад, реет голубой крымскотатарский флаг. Просматриваю свое видео: в день псевдореферендума на этом месте проезжала российская военная техника. Хозяева кафе продавать не планируют — надеются все сохранить и вернуться.

Мы общаемся не только с критиками режима. Но с ними сложнее всего. Все эти пять лет большинство крымчан подчеркнуто держатся в стороне от политики. Разговор с журналистом о ценах или ведении бизнеса можно считать «оценкой событий», поэтому и здесь приходится называть собеседницу другим именем — Оксаной.

Мы находимся в одном из современных ресторанов Ялты. Оксана годами в этом бизнесе. Занимается организацией культурных мероприятий. Объясняет, если раньше было 40% гостей из материковой Украины, 30% — из России, а остальные — иностранцы, то сейчас 95% — русские.

Однако с прошлого лета немало друзей с материковой Украины начали приезжать в гости. Заработали терминалы и банки, — уже не надо везти с собой чемодан наличных. Понемногу возвращаются инвестиции. Контрабанды мало — все контролируется. Цены московские. Крупные компании возобновляют представительства. Возрождается малый бизнес, в частности, в пищевой отрасли: частные пекарни, винодельни, производство сыров.

«Уезжать отсюда только для того, чтобы продемонстрировать позицию — записать себя в политическую прослойку. Для меня это неправильно. У нас есть море, горы. Мы здесь родились. Есть те, кто выехал в Киев. У них бизнес не сложился, вернулись. Есть те, кто там остался», — рассказывает Оксана.

Она уточняет, что молодежь после школы пытается уехать в Москву или Питер. На материковую Украину выехать сложно — непросто с пересечением, и детям, которые учатся в Украине, проблемно передавать передачи или переводить деньги на карточку.

«Мне сложно сделать выводы — стало хуже или лучше. Разве надо все время находиться в состоянии „все пропало“? Есть вещи, которые не изменились, — море, лес. И мы, люди, не изменились, потому что стараемся путешествовать, быть открытыми миру. Единственное, появилось ощущение, что ты все время под наблюдением „Большого брата“. Все мы стараемся занимать нейтральную позицию и держаться друг друга. Я не уверена, что надо бросить все — родителей, дом, хозяйство, и искать светлое будущее там, где нас, скорее всего, не ждут», — завершает она.

Второго десятилетия оккупации не будет

«Легендарный Севастополь, неприступный для врагов, Севастополь, Севастополь — гордость русских моряков», — пела на площади Нахимова группа пенсионеров на следующий день после так называемого «референдума». Жаловались на «Правый сектор» и на то, что не могут прочитать рецепты к лекарствам на украинском языке.

В те дни присутствие российских военных в городе скрывалось. Сегодня на площади Нахимова — российская военная техника и люди в форме. Риторика уже не об участниках так называемой «крымской весны», а о силах спецопераций и России.

На праздновании, устроенном провластными байкерами «Ночными Волками», так называемый глава оккупационной власти Крыма Сергей Аксенов подчеркивает: «Ничего этого бы не получилось, если бы наш президент, Владимир Владимирович Путин, лично не руководил этой операцией».

С Андреем Николаевичем (имя изменено) мы встречаемся у гостиницы «Украина». На каждом балконе — российский флаг. Бывший украинский военный теперь на пенсии. Во время аннексии помогал держать контакт с украинскими частями. Он предлагает отъехать подальше от «официального Севастополя» и послушать людей, скажем, на рынке — «они там свободнее».

Ни на рынке, ни в магазинах украинских продуктов, как и импортированных из других стран, а не России, мы не замечаем. Андрей Николаевич пересказывает, что еще несколько дней назад продавщицы обсуждали выборы в Украине. Больше всего нравится Юлия Тимошенко, потому что «у нее красивые обещания». Но в моем присутствии продавщицы о политике говорить отказываются. Наиболее политически ангажированные крымчане, с которыми встречались мы, поддерживают президента Петра Порошенко и смотрят каналы «АТР» и «Прямой».

Поехать проголосовать даже для наиболее сознательных крымчан — дорого. Надо зарегистрироваться в Херсоне, потом проголосовать, и то же самое повторить во втором туре. Получается почти $100 — как полпенсии.

Со всех экранов — российские телеканалы. Ведущие демонстрируют новостройки: две электростанции, одну из которых — Балаклавскую ТЭЦ — в годовщину аннексии приехал открывать Владимир Путин. Журналист спрашивает людей в больницах и магазинах: «Так что, стало лучше, или это пропаганда?».

Андрей Николаевич обращает внимание на изменения — таки обновили, например, весь троллейбусный парк, но добавляет, что сравнивать цены и зарплаты, с тем, как было — уже не аргумент. Самое главное — вера, что тебя не бросят, и реальное улучшение жизни в остальной Украине.

«Как и многие, я сломался. Было несколько операций. В таком состоянии, да еще и в возрасте, сложно бороться. Но главное: зачем? Сопротивление возможно, если есть вера, что это имеет смысл. Победить здесь можно только технологически и интеллектуально. Силой не возьмешь», — продолжает он. И добавляет, что изменений в Крыму ждать не стоит: «Я смотрю только на Киев. Очень переживаю, что Путин сделал то, что хотел, чтобы украинцы стали агрессивными. Агрессивны те, кто боятся. А мы не должны бояться. Они нападают на слабого. Мы не должны играть по их правилам».

Пять лет назад крымчанам начали выдавать российские паспорта. От российского гражданства можно было отказаться и получить вид на жительство на 5 лет. Андрей Николаевич из таких. В этом году будет понятно, позволят ли ему оставаться в Крыму и дальше. У него — два административных предупреждения. Оба искусственные, однако формально это достаточная причина, чтобы запретить жить на полуострове.

Напоследок спрашиваю его, почему он все же остался в Крыму? «Я не думал, что Запад окажется настолько бессильным, а НАТО — „бумажным тигром“. Не думал, что это будет продолжаться так долго, и даже сейчас думаю, что второго десятилетия оккупации не будет», — объясняет он. И добавляет, что готов к тому, что его вынудят покинуть Крым.

Наталья Гуменюк, 
Фото, видео: Анна Цигима