Война первая: Кукла Бабо

Из Еревана в карабахский городок Шуши надо ехать шесть часов. Водитель вытаскивает из кармана сережку в виде голубого цветочка:

«Десять дней назад я вез в Карабах семью. С ними была девочка. Это ее сережка упала. Держу в кармане, чтоб найти родителей и вернуть», — говорит мужчина средних лет, показывая маленькую серьгу в виде голубого цветочка.

Не знаю, нашел ли он хозяйку сережки. Мы искали в Шуши другого человека — Евгению Арустамян.

Морщинки на лице и короткие с проседью волосы – это она, когда-то первая городская красавица. Бабо [бабушка], которую тут до сих пор называют Куклой.

Дом большой, светлый. Тут такая чистота, что, кажется, она ждала гостей.

Рядом с телевизором стоят две фотографии – на одной она сама в 16 лет, на другой – ее сын.

«Это мой Армен. Младший сын. Посмотри, какого красивого цвета у него глаза. Умер два года назад», — говорит Бабо.

Она тяжело переживает потерю сына – считает, что следствие изучило не все обстоятельства. Не может смириться с тем, что даже война пожалела ее, не отняла сына, а несчастный случай – нет. Чтобы сменить тему, спрашиваю: «Бабо, в тебя часто влюблялись?»

«Нет, меня боялись. Я была очень резкой. Был у меня любимый парень… Но и я вышла замуж без любви, и он. Так уж сложилась жизнь».

Потом говорит о своей семейной жизни и о своих детях:

«Тогда демократии не было. Мой муж был моим «хозяином». Мамы уже не было, некому было мне помочь. Я работала, а дети, три сына, росли сами по себе. Старшие сыновья – инвалиды войны, у обоих боевые ранения. Один уехал в Ленинград и не вернулся, другой служит до сих пор. После смерти мужа мы с Арменом остались вдвоем. Все, что ты видишь в этом доме, все — он создал, но не успел пожить», — говорит Бабо, протирая сухой тряпкой дверцу стиральной машины.

Так она делает после каждой стирки. Стиралка – подарок Армена, нельзя, чтобы испортилась.

В 1992 году двое ее сыновей ушли на фронт добровольцами, как и четверо ее братьев. И в том же году, рассказывает Бабо, сформировался и «женский отряд».

«Нас было 12 человек, все женщины. На всех у нас была одна снайперская винтовка и несколько автоматов. Я была снайпером. 23-24 августа 1992-го у нас была операция у села Кубатлу. В тот день мы потеряли одну из девочек, двое были ранены – одной была я», — рассказывает Бабо и поднимает подол платья.

От колена до груди – по всему телу тянется небрежный шов.

«Три дня “женский отряд” участвовал в боевых операциях, в следующие три дня они оставались дома. Я приходила домой, готовила, стирала. Ухаживала за ранеными. А что было делать? У самой были два солдата на войне», — говорит Бабо.

Перед прощанием вручает нам большой пакет растений, который собирала сама для заварки чая, пакет с печеньем и конфеты – передать солдатам. Знает, что мы собираемся заехать в воинскую часть.

Война вторая: Наринэ

Я смотрю на Наринэ – миниатюрную улыбчивую девушку-студентку, которая уже побывала на фронте. Мы вместе едем к ней домой — в деревню Неркин Кармирахпюр в Тавушскую область Армении. Азербайджанские позиции из этого села можно наблюдать невооруженным взглядом.

«Смотри, это уникальная машина. У нее две крыши: одна основная, а другая временная. В основной – дыра от снаряда. Временную мы прикрепляем, чтобы защитить кабину от дождя и снега. Отец на этой машине ездит на виноградник – собирать урожай. Наш сад – прямо под азербайджанскими позициями. Наверно, все снайперы знают нашу машину – красную с большой дырой на крыше», — говорит Наринэ, когда мы доезжаем до села.

В тот же день, когда началась апрельская война в 2016-м, она сообщила родным, что добровольцем едет на фронт в Карабах.

«Эта война, как плохо закрытый кран: кап-кап-кап. Мы истощаемся. Война – это плохо, неправильно», — говорит Наринэ.

 «По разные стороны границы мы знаем друг о друге только по книгам. Помню, в детстве я думала, что турки – это страшные существа, не люди. Уверена, то же самое – по ту сторону границы. Когда мы поймем, что перед нами такие же, как мы, люди, с такими же мечтами, страхами, возможно, что-то изменится», — говорит девушка, вернувшаяся с фронта.

В окно спальни почти не проникает свет — отец его заложил наполовину большим камнем и доской. Это окно четко просматривается с азербайджанских позиций. Несколько раз снайперы стреляли по нему. Одна пуля – все еще в створке окна. Наринэ свою кровать не переставляет.

«Два года назад, в августе, когда на границе было очень напряженно, люди старались обезопасить детей. Но меня родители не смогли увести из дома. Я знала, если сейчас уеду, потом не смогу вернуться – мне будет стыдно».

«Нар, а ты представляешь себе мир?», — спрашиваю я.

«Мир? Сегодня не стреляли, значит, мир. Один день без стрельбы, без жертв – это и есть тот половинчатый мир, в котором мы живем, — отвечает она. – Мне бы хотелось, чтобы вопрос решился путем переговоров. Проблема в том, что люди не знают, о чем там договариваются. А жители приграничных сел следят за переговорами только по одной причине: знают, в эти дни их дома точно будут под обстрелом. Я знаю только, что хочу мира. Хочу однажды проснуться без страха, что что-то потеряла». 

Война последняя или мир: Ева

Ева стала первой девушкой, которую приняли в военный лицей в Степанакерте. Это было два года назад. Сейчас она – гордость взвода.

«Я точно знала, что хочу стать военным юристом. Потом выяснилось, что по этой специальности высшего военного образования не могу получить – ни в России, ни в Армении нет приема для девушек. Потому вынуждена выбрать противовоздушную оборону», — говорит Ева.

В лицее сейчас уже учатся и другие девушки, но Ева — единственная девушка в лицее, чьи родители не были против ее выбора. Ее отец, дяди – все военные.

«Я мира не видела. Мы живем на границе: день – хорошо, день – плохо. У нас постоянно сохраняется высшая степень боевой готовности.

Во время апрельской войны мы каждый день узнавали о жертвах и раненых. Ребята моих лет, старше на год или два. Это было ужасно.  Потом мы организовали мероприятие памяти погибших выпускников нашего лицея. Фотография одного из них была у меня в руках. После мероприятия его мама подошла ко мне, обняла и заплакала. Не знала, что сказать ей», — рассказывает Ева.

Во время отдыха в маленькой комнате между двухъярусными кроватями царит невоенная суматоха. Одна из девочек заплетает подруге косы, другая включает песни на телефоне.

Ева складывает в толстую папку свои грамоты. Одна – за хорошее пение, другая – за спортивные достижения. Надевает шинель и выходит из лицея. Автобусная остановка – прямо у лицея. К маленькой девочке в военной форме уже привыкли, только в первое время на нее смотрели с удивлением. Ей нужно только несколько минут, чтобы добраться до дома.

Дома ее ждут мама и сестра. Отец – на границе. И на старых фотографиях семейного альбома тоже они втроем. Отцовское маленькое фото из паспорта приклеено к одному из снимков.

«Папа редко бывал дома, работал. Я очень скучала по нему», — говорит Ева, предвосхищая мой вопрос.

Дверь открывается – отец вернулся с позиций на один день. Сдержанно здоровается со всеми и только Еву сжимает в объятиях.

«Ева, для чего ты учишься, для войны?» — спрашиваю я.

«Для того, чтобы быть готовой», — отвечает она. Потом добавляет:

“Еще в надежде, что эти знания мне не пригодятся на практике. Но в политической плоскости этот вопрос не решается больше двух десятков лет. Эта война старше меня».

За дверным стеклом – силуэт отца. Сегодня у них дома перемирие – до шести утра, когда война снова заберет отца на позиции, а ее – в военный лицей, учиться ради мира.

Сона МАРТИРОСЯН, ЕРЕВАН
ФОТО: Назик АРМЕНАКЯН, Ссона МАРТИРОСЯН