Материал hromadske

Недавно мне рассказали: через несколько недель после похорон погибшего на фронте сына его отец повесился с горя. Эта история меня ошеломила. Ведь привычная для нас пьета — это тоска и отчаяние матери.

Тогда я впервые задумалась о страданиях отца. И принялась искать мужчину, который согласился бы поговорить со мной об этом. О боли, которая умалчивается даже в разговоре с женой, мамой своего сына, — чтобы не раздражать ей душу, когда придет к нему за утешением.

«А кто утешает вас?» — спрашиваю Андрея, отца погибшего Андрея Ширенкова-младшего.

«Никто. Был период, когда я вообще не хотел жить. Зачем просыпаться утром, начинать ненужный день? Сейчас это уже не так… Жизнь стала пустой, но жить надо. У меня еще младшие дети, дело, которое мы начинали вместе с сыном. Я просто не могу расслабиться», — отвечает он мне.

И умолкает. Отворачивается, но я вижу на его сжатых кулаках следы слез.

Ему 56, он предприниматель и волонтер. Отец четырех детей, один из которых погиб на фронте в июле 2023 года. Он надеется, что когда-нибудь сможет выяснить все обстоятельства гибели сына, которого похоронил в закрытом гробу…

«Вы первый человек, с которым я говорю об этом после гибели сына, а это почти полтора года прошло. Вы же будете… деликатной?» — он не поднимает на меня глаз.

Мы приехали к Андрею в Измаил. Здесь издавна укоренилась его семья, здесь родились его дети. В пригородном селе у Андрея улитковая ферма, где он принимает на отдых обожженных войной людей. А на городском кладбище — Аллея Славы, куда отец приезжает, чтобы помолчать над могилой сына. Каждый раз с надеждой, что кошмар закончится, зазвонит телефон, и он услышит родной голос…

• 

Только любовь и уважение

Отец предлагает разговаривать в машине. Это была машина сына, купил ее в 2022-м для волонтерства.

Когда началась полномасштабка, Андрей-младший как раз был в рейсе в Черном море. Привычное дело: иностранный сухогруз, украинский экипаж. Команда плавает до сих пор.

Андрей же сошел тогда на берег в Румынии, по телефону попросил отца встретить его на румынско-украинской границе. Это было в апреле 2022 года. Сын хотел в ВСУ.

«Наша семья — этнические россияне, предки поселились здесь еще со времен Екатерины II. Но с тех пор как у нас в паспортах перестали писать национальность, мы себя идентифицировали украинцами.

Мы — украинцы, это наше украинское государство, и никто чужой не имеет права здесь распоряжаться. Мы с женой своих детей так воспитывали. И Андрея. Он наш первенец, родился в 1993 году. У него мое имя не из-за каких-то там, знаете, понтов. Просто оно ему очень подходило».

Добиться мобилизации Андрей смог только в начале 2023 года. А до того с отцовской помощью открыл на трассе кафе, готовил там еду для блокпостов, собирал для бойцов необходимые на фронте вещи.

«Он с детства очень активный, всегда в центре какого-то дела. Зарабатывать начал в 16 лет на строительстве. И не из-за жадности к деньгам. Скупость — не о нем. Вот у него в кармане две гривны, он их отдает тому, кто тянет руку, не думая, что сам остается без денег».

Вдруг отец уточняет: «Он их отдавал». И умолкает. Все еще не привык говорить о сыне в прошлом времени.

«Мне здесь не нравится говорить, давайте поедем отсюда куда-нибудь», — теряется он.

Потом долго молчит, смотрит сквозь лобовое стекло, как ветер играет листьями в сквере. Я зашуршала блокнотом, чтобы напомнить о себе.

«Я всегда хотел, чтобы мои дети меня не боялись, потому что страх не может быть основой нормальной дружбы и нормальных отношений. Я не принимаю никакого диктата в семье, манипуляций, унижения. Только любовь и уважение.

Случалось, что подростком Андрей отдалялся от нас. Я это очень чувствовал и старался показать ему, что у него есть любящая семья, где поймут его проблемы, помогут. Бывало, просто вечером просматриваем альбомы с семейными фотографиями, вспоминаем приятности какие-то, чтобы каждый почувствовал себя частью семьи».

Отцу сейчас перехватывает дыхание, когда беспощадный фейсбук напоминает ему фотографиями сына о событиях многолетней давности. Вот Андрей ныряет, вот на моторной лодке, вот с только что пойманной рыбой. Новых фотографий больше никогда не будет.

У отца перед глазами уже второй год ужасный стоп-кадр: Андрей, которого он опознавал в измаильском морге…

• 

• 

• 

• 

«Мы могли вместе рыбачить, что-то собрать-разобрать, просто гулять по берегу Дуная, бросать в воду камни и разговаривать. Для меня это никогда не было потерянным временем. Мне всегда было о чем говорить с сыном.

У него голова всегда хорошо работала. Не предатель. Не трус. Никогда никого не сдавал. И очень не любил людей, которые делали такое. Даже учителя говорили о нем, что он прямой и открытый».

Мимо автомобиля шли знакомые, мужчина вышел поздороваться. Снова сел в салон — живость, с которой только что обнимался с товарищем, мгновенно исчезла.

«Я часто обнимал сына. Никогда не скрывал своей нежности к нему. Зачем? Объятия не опозорят отца. И он меня обнимал, не стеснялся меня обнять».

Андрей вдруг резко выходит из машины. Минуту, другую стоит ко мне спиной. Решительно говорит: «Я больше не могу здесь быть. Поехали к Андрею».

• 

• 

• 

• 

• 

• 

Чтобы родители не разговаривали с фотографиями

«К Андрею» — это на Аллею Славы. Ровные дорожки вдоль и между могилами, одинаковой высоты флаги, одинаковые конфигурации надгробий и стелы с надписью «Герои не умирают», большие фотографии погибших. Не стыдно за местное общество.

Ряд могил, где покоится Андрей-младший, еще обустраивают. Возможно, за дни, которые прошли с нашей поездки в Измаил, эти работы и закончились.

Сын на фото — в зимнем маскхалате со снайперским карабином в руках. Улыбается по-детски счастливо.

«Мне все кажется, что я недодал Андрею любви, внимания. И это не исправишь никогда.

Когда родители отпускают детей на войну, они понимают, на какую жертву их отдают. И наши дети понимают, что идут на жертву ради других людей, чтобы они жили, чтобы у них была страна. Но я общаюсь с людьми и понимаю, что многим из них триста лет эти жертвы не нужны. У них своя жизнь.

Я когда в 2022 году украинский флаг повесил, многие меня спрашивали, не боюсь ли я этим привлечь внимание определенных людей, мол, не всем это понравится. У нас здесь полно ждунов. И много людей, которые не разграничивают украинскую идею и украинскую власть с ее сомнительным патриотизмом».

Андрей собирает с могилы сына только ему заметный мусор. Нежно касается надгробия. И я чувствую, что мы с фотографом сейчас здесь лишние…

«Мы с женой стали еще ближе после гибели Андрея. В беде не нужно винить друг друга. Надо понимать, что жена — это твой друг, что она тоже страдает и нуждается в поддержке.

Жена долго после похорон писала Андрею сообщения в соцсетях. Ей от этого было легче. А я не писал. Писать после того, что я видел в морге? Но как все это носить в себе?

Все-таки должна быть какая-то государственная служба, чтобы поддерживать родителей. Просто хотя бы позвонить им, заехать к ним когда-нибудь. Может, эти родители теперь месяцами смотрят на фото своего ребенка и разговаривают с фотографией, потому что им больше не с кем поговорить».

Желтые флаги на Аллее, желтые листья на деревьях, желтым золотом играет солнце. Когда-то читала, что в Японии желтый цвет символизирует мужество, а в Египте — траур. Мужество и траур сошлись сейчас на измаильском кладбище.

«Поехали на ферму. Андрей очень ее любил. Там хорошо, вы почувствуете», — говорит отец. Но прошло мгновение, и другое, и еще какое-то время, пока после этих слов он отошел от могилы сына.

• 

• 

• 

• 

Ласковое спокойствие

Я действительно почувствовала. Покой. Безопасное спокойствие и ласковую тишину. Оказывается, сейчас в Украине есть такие места.

Ферма Андрея Ширенкова называется «Улитки Бессарабии». Домики для экзотов в раковинах спускаются по холму к озеру Сафьяны, по обеим сторонам — плодовые деревья, виноград, кусты юкки, удобные столики под тентами. Садишься на качели — зелено-желтая пена деревьев за озером, над головой — затканное солнцем синее небо.

«Эти вот кусты юкки Андрей сажал. И вот эти орехи, и абрикосы», — говорит отец.

Рассказывает, что еще во времена АТО они с сыном думали об обустройстве на ферме реабилитационного центра. Потому что понимали, что война — это искалеченные солдаты, депрессивные состояния, дети-сироты.

«Я предложил Минсоцполитики использовать территорию фермы для реабилитации бойцов. Там не заинтересовались. Я с первого дня полномасштабной войны говорю чиновникам, что вы можете как угодно сегодня распиливать бюджет, но придет время, когда вам нужно будет ответить, что вы сделали для ветеранов без рук и без ног, как вы побеспокоились об их эмоциональном состоянии.

У нас сейчас в Измаиле выделили для реабилитационного центра бывшую городскую больницу, в которой 37 лет уже не было ни одного пациента. Представляете, в каком состоянии это здание, сколько денег нужно вложить, чтобы превратить руину в современный реабилитационный центр? И какая там может быть эмоциональная реабилитация, если раненые будут видеть в окне морг?»

Андрей рассказывает, что в реабилитационном центре его мечты все будет по-другому. Здание нужно построить на верхушке холма — и чтобы окна с балкончиками выходили на озеро и заозерную даль. На первом этаже — физкабинеты, помещения для общения с психологами. И гончарная мастерская — работа с глиной прекрасно успокаивает. И все для рыбалки. И возможность для парней работать в саду — пусть научатся обрезать деревья, для собственного удовольствия собирают урожай, кормят улиток, играют с котами и собаками, которые живут на ферме.

«Реабилитация — это когда человек привлечен к какому-нибудь хорошему интересному делу. Вот у меня здесь гостили переселенцы из восточных областей, я предлагал им сделать “Николаевскую клумбу”, “Херсонскую клумбу”, чтобы они оставили здесь кусочек своего сердца и порадовали следующих переселенцев из этих областей. Жаль, что они не согласились».

• 

• 

• 

• 

• 

• 

• 

Добро должно брать верх

На обустройство своего реабилитационного центра у Андрея пока нет денег. Но уже с 2022 года он принимает группы детей и взрослых для отдыха.

«Первыми приехали дети из Мариуполя, Херсона, Николаева. Мы привезли им батут, поставили каркасные бассейны — Андрей всему этому очень радовался. Он с малышами и борюкался, и плавал, и в паровозики играл. Мы пригласили психологов из Одессы и Киева — дети могли с ними общаться. А как они с улитками играли! Знаете, дети просто отдыхали, как хотели. Здесь была группа детей-сирот. Человек, сопровождавший их, сказал, что за много времени впервые увидел улыбку на их лицах».

Сейчас к Андрею Ширенкову, кроме детских групп, приезжают родители и супруги погибших, а также ветераны войны. Бывает, что и два раза в неделю. Для них — экскурсия по ферме, дегустация блюд из улиток, карасей и перепелов, концерты, непринужденное общение.

«Я не говорю с ними о своем сыне — у них своего горя хватает. Наша семья хочет, чтобы пребывание на ферме вызывало у этих людей только положительные эмоции» .

А чтобы обеспечить эти эмоции, ферма на платной основе принимает и туристов. Жизнь научила Андрея во всех делах полагаться прежде всего на себя. Хотя он был бы благодарен государству за любую поддержку его начинания.

«Я приезжаю сюда, когда у меня, как на автомобиле, все лампочки горят красным. Побуду здесь полчаса — и лампочки мои зеленым уже загораются. Какой здесь красивый восход и закат! Здесь понимаешь, что мир удивительно создан, что каждый цветочек в нем несет красоту.

Все, посаженное Андреем на ферме, принялось — это ведь не случайно, правда? Сыну очень нравилась идея о реабилитационном центре. Что это для людей, что они чувствуют себя здесь счастливыми, что они нас искренне благодарят. Мы с сыном всегда считали, что добро должно побеждать зло не только в сказках».

Андрей поднимает крыши домиков улиток, показывает своих питомцев, сожалеет, что мы не дождемся времени кормления улиток — они идут «к столу» только вечером.

Здесь, на ферме, Андрей уже не прекращает внезапно наш разговор, не переводит его с темы сына на что-то другое, не берет длинных пауз, чтобы унять волнение. Но только ли от ветра у него затуманиваются слезами глаза?

«Говорят, что за умершим душа болит первый год, а потом, мол, становится легче. А мне не становится легче, хоть я человек, который никогда не падает. Я в долгу перед сыном, перед парнями на фронте. Я помню, что они нуждаются в помощи — моей, нас всех. Я им помогаю и так вытаскиваю себя из отчаяния».

Пока мы осматривали ферму, Андрею постоянно звонили люди, договаривались о возможности посещения