Материал Спектра
Недавно президент России Владимир Путин подписал указ о внесении изменений в статью № 399 УПК о немедленном исполнении решения суда в случае, когда речь идет об освобождении заключенного из мест лишения свободы по болезни. Теперь даже если на такое решение подана апелляция, человек должен отправляться домой или в обычную больницу, и уже там ожидать окончательного решения своего вопроса в судебных инстанциях.
Этот правовой акт ещё раз привлек внимание к серьезной проблеме медицинской помощи за колючей проволокой. По данным ФСИН, в местах лишения свободы к 2020 году умирало около 2,5 тысячи человек в год. Это каждый 200-й осужденный. В основном — мужчины в возрасте от 20 до 50 лет.
Подчеркивает остроту ситуации и обращение правозащитницы, журналистки, члена Совета при президенте РФ по правам человека, Евы Меркачевой, которая призывает подписать петицию: «Мы требуем отпустить всех тяжелобольных заключенных!». Меркачева особо отмечает, что начальники колоний сами имеют право обращаться в суд с ходатайством об освобождении таких осужденных.
Теоретически это законодательное новшество распространяется и на политзаключенных, многие из которых испытывают большие проблемы со здоровьем. Однако практика показывает, что медицинские показатели никак не влияют на их положение. Зарема Мусаева (это мать уехавших в эмиграцию чеченских правозащитников, которую вывезли из собственного дома в Нижнем Новгороде сотрудники силовых структур Чечни, а затем осудили в Грозном более чем на 5 лет за нападение на полицейского: утверждалось, что пожилая женщина расцарапала ему лицо, — прим. «Спектра») страдает от инсулинозависимого диабета, но ей отказали в досрочном освобождении. Известного оппозиционного политика Владимира Кара-Мурзу на днях перевели в помещение камерного типа при том, что тюремные медики давно диагностировали у него полинейропатию — множественное поражение периферических нервов.
Ещё один политзаключенный, страдающий от серьезных заболеваний в местах лишения свободы — Игорь Барышников. Пенсионер-активист из Калининграда получил 7,5 года колонии за посты в соцсетях о войне в Украине. Несколько лет назад у него диагностировали гиперплазию предстательной железы. Барышников вынужден использовать цистостому — катетер для отвода мочи. Во время суда независимая экспертиза выявила у него подозрение на онкологию. В колонии состояние политзаключенного резко ухудшилось.
Адвокат Барышникова — Мария Бонцлер — рассказала журналу «Спектр», может ли её подзащитный рассчитывать на освобождение в связи с указом президента, как он вынужден заботиться о своем здоровье в тюремном бараке и что необходимо для изменения ситуации в местах лишения свободы.
– Может ли указ о внесении изменений в статью об освобождении заключенного по болезни кардинально повлиять на положение Игоря Барышникова?
– Дело не в законе, а в том, признают ли человека тяжело больным. Мы предъявили суду экспертизу, которую сделали два доктора медицинских наук. Там было написано, что у Барышникова уже есть заболевания, не учитывая даже онкологии, которые исключали его пребывание в тюрьме. Он подпадал под постановления правительства РФ № 3 и № 54, где перечисляются заболевания, с которыми нельзя находиться за решеткой. Первое касается тех, кому еще не вынесли приговор, а второе — осужденных.
В экспертизе было написано, что последствия его отправки в колонию могут быть очень серьёзными, и чем дольше он носит эту несчастную цистостому, тем больше опасность, что он никогда не вернётся к нормальной человеческой жизни. У него моча постоянно попадает в почки и таким образом уничтожает их, а врачи в Калининграде не признают, что он опасно болен. По их мнению, у Барышникова всё нормально. Он может на протяжении своего срока, все эти 7 с половиной лет, спокойно каждый месяц менять трубку катетера.
Ему сейчас срочно нужна операция. У него взяли биопсию, но главный уролог Калининградcкой области Александр Шваб решил, что хирургическое вмешательство в этом случае не требуется. Доктора медицинских наук, проводившие экспертизу, полагают, что срочно требуется, а местные эскулапы считают, что нет. Наверное, потому что он опасный преступник и у него политическое дело. Хорошо, конечно, что приняли этот новый закон, но попадет ли Барышников под его действие с такими врачами, мы не знаем.
– Что Вы сейчас предпринимаете, чтобы облегчить участь Игоря Лазаревича?
– Мы сейчас связались с одним онкологом в Санкт-Петербурге, который там делает операции в тюремной больнице. Он посмотрел результаты анализов и МРТ Барышникова. По его мнению, у Игоря Лазаревича, скорее всего, есть онкология. Если это так, то дни его здоровой жизни сочтены. Онкология в любом случае развивается. Этот врач готов в тюремной больнице Санкт-Петербурга сделать Барышникову операцию, но никто не хочет даже разговаривать с нами об этом. Получается, что дело не в законах, а дело во власти и во врачах, которые считают Барышникова опасным преступником, не достойным того, чтобы жить дальше и быть здоровым. Вот в чем проблема! Закон, про который мы говорим, конечно, хороший, но я сомневаюсь, что Барышникова признают тяжелобольным.
Недавно мы встречались с начальником колонии. Он обещал, что будет разговаривать со своими юристами. Будет что-то пытаться сделать, но дело не в начальнике колонии и даже не в начальники ФСИН. Дело в том, что вообще в нашей стране творится.
– Этот начальник колонии не может на основании заключения своего врача обратиться в суд, чтобы там решить вопрос об освобождении Игоря Лазаревича?
– В колонии нет ни одного специалиста: ни уролога, ни онколога. Есть хирург, который вынимает трубку и вставляет новую. Мочевой пузырь от хлопьев, которые там скапливаются, ему не чистят. Тюремный врач вообще сказал, что у Барышникова просто простатит и ничего другого нет. Это, конечно, не человеческая позиция. Нет гуманизма в нашей стране.
– Ева Меркачева, член Совета по правам человека при президенте РФ, призывает всех неравнодушных подписать петицию с требованием начать срочно применять этот новый закон, чтобы облегчить участь тяжелобольных заключенных…
– Мы сейчас готовим такую же петицию с «ОВД-Инфо» по Барышникову, потому что операция ему нужна срочно, но у меня нет уверенности, что местные врачи признают его тяжелобольным. Представьте себе ситуацию: он содержится в казарме на 58 человек, огромное помещение и одна раковина с холодной водой. Горячей нет. Барышников каждый день кипятильником греет себе воду, становится ногами в маленькую детскую ванночку и сам себе промывает кипячёной водой свою трубку, а когда надо её менять, они у него на живую вытаскивают трубку из живота и на живую вставляют. Это живодёрство какое-то.
В такой ситуация у него в любой момент может сепсис начаться или почки отказать. Нельзя с дыркой в животе находиться в тюрьме, а в документах, которые описывают основания для освобождения по состоянию здоровья калоприёмник есть, а мочеприёмника — нет, хотя разницы нет абсолютно никакой.
Сейчас мы готовим уже документы в Комитет по пыткам ООН. Они уже почти готовы. Может быть ООН потребует, чтобы ему срочно сделали операцию. Мы не знаем уже к кому обращаться.
– Получается, что все эти благие изменения в законодательстве конкретному больному человеку за решеткой не помогут?
– Они важны, но ещё нужно, чтобы было человеческое гуманистическое отношение к людям. Пока этого не будет, все бесполезно. И будет этот бедный человек ходить с этим катетером, пока что-нибудь не случится, а потом, когда эти годы кончатся, окажется, что эта трубка у него уже навечно, а онкология уже неоперабельная. Все они, по-моему, этого и ждут. Они не специалисты, но отпустить туда, где могут сделать операцию, не могут и не хотят.
Даже суд мог принять решение дать ему условный срок в связи с тем, что ему нельзя находиться в тюрьме. Мог отправить Барышникова на операцию, но не отправил. Мы в последний момент договорились с врачами в Петербурге. Правозащитник и священник Григорий Михнов-Вайтенко нашел благотворительный фонд, который был готов всё оплатить. Мы с ходатайством о том, чтобы Игоря Лазаревича отпустили на операцию просидели в суде целый день. В 8 утра туда приехали, а в 20:00 нам отказали. Судья всё время мимо нас бегала, с кем-то советовалась, кому-то звонила. Это кошмар, что суды ничего не решают, все решается наверху. Руки порой опускаются, но мы стараемся что-то предпринимать. Сейчас через ООН попытаемся что-то сделать.
– Как сам Игорь Лазаревич переживает все эти мучения?
– Буквально вчера мы у него были. Он держится. Это сильный человек, который не хочет обременять собой никого. Никогда не жалуются, но мы понимаем, что это все очень плохо может закончиться. Мы стараемся его поддерживать, но он сам нас поддерживает. Игорь Лазаревич сильнее нас в 10 раз. Удивительный человек. Барышников — настоящий герой. Он всем помогает. Помог бы еще ему кто-нибудь по-настоящему.
* * *
Ольга Романова, исполнительный директор движения «Русь сидящая», в комментарии журналу «Спектр» также пессимистично оценила возможность перемены к лучшему положения тяжелобольных в исправительных колониях России.
– Новый закон может хоть как-то облегчить участь тяжелобольных заключенных в российских колониях? В том числе, политзаключенных?
– Нет, этим ничего не исправить, потому что даже в нашем государстве с его «крокодиловыми» законами все равно можно было бы как-то жить, более или менее, если бы законы исполнялись. Я не вижу смысла в этом законе про немедленное освобождение больных, потому что, например, Владимира Кара-Мурзу с его диагнозом вообще нельзя было сажать. В принципе нельзя. Но он сидит.
У него официально диагностирована полинейропатия. Это заболевание под № 29 входит в утвержденный правительством список болезней, при которых люди не должны подвергаться лишению свободы. Кого это волнует? Никого.
– Если начальник колонии может обратиться в суд с инициативой освободить заключенного по состоянию здоровья, то почему они этого не делают, в ситуации, когда человек может умереть и, цинично говоря, испортить ему статистику?
– Они обращаются, но тогда, когда уже человек находится на последней стадии. Обычно человек, после освобождения, живёт от нескольких дней до нескольких месяцев. Речь не идёт о выживаемости. Речь идёт просто о списании. Это называется «активировка». Слово то какое, активировка…
– Есть ли у Вас данные, сколько сейчас в российских колониях находится тяжелобольных заключенных?
– Мы не знаем, сколько у нас вообще заключённых.
– По данным Минюста, в российских исправительных учреждениях в октябре прошлого года содержалось 266 000 заключенных…
– Эти данные опровергали несколько раз. Мы не знаем сколько сейчас у нас заключенных. Это связано с тем, что очень многие обитатели колоний отправились на войну.
