Материал hromadske

«В ночь на 14 марта “шахеды” налетели — как начало кругом бахкать! Я под кровать спряталась. Соседка моя по палате тоже. Она такая тучная, а так же наловчилась под кровать залезать.

А когда на нас стекло из окон посыпалось и дверь палаты выбило, то мы в укрытие пошли, в подвал. Суматоха такая кругом, какой-то мужчина на коленях выползал из своей палаты. Лежачих больных каталками везли в лифты», — вспоминает 71-летняя Наталья Яковлевна, пациентка Тростянецкой больницы.

В течение последних недель Тростянец, как и вся Сумская область, вздрагивает от бесконечных атак российских ракет, «шахедов» и управляемых авиабомб. Таких интенсивных обстрелов здесь не было со времен российской оккупации в феврале-марте 2022 года.

Тростянецкая больница — единственный стационар для жителей местной громады и населенных пунктов вокруг. 14 марта 2024-го взрывной волной из помещений больницы «с мясом» вырвало почти 200 оконных блоков, несколько десятков дверей, а еще были повреждены стены и полторы сотни стеклопакетов. Строительного мусора набралось аж на 9 грузовиков. Повезло, что никто из пациентов и медиков не погиб и не получил тяжелых травм.

«После обстрела мы решили не закрывать больницу, ведь ближайшие стационары — в Ахтырке и Сумах, а люди нуждаются в помощи здесь и сейчас.

14 марта нас обстреляли, потом еще несколько дней весь персонал собственноручно здесь все мыл и чистил. Уже 18 марта мы снова принимали пациентов», — рассказывает медицинский директор больницы Анна Швецова, которая выполняет обязанности и гендиректора заведения.

Чтобы узнать, как больница оказывает помощь больным в условиях бесконечных воздушных тревог, hromadske поехало в Тростянец.

На ночь остаются только тяжелобольные

Оконные проемы и пробоины в стенах затянуты брезентом, ОСП-плитами. Повсюду ходят строители — в больнице ремонт после обстрела. На диване сидит 21-летняя Диана — у нее идет сороковая неделя беременности. Женщина каждый день приезжает на осмотр, после него возвращается домой.

Ждать начала схваток в больнице Диана не хочет — а вдруг снова обстрел? Девушка вспоминает: «Я в 2022 году беременной в Хмельницкий эвакуационным коридором выезжала, тогда дочь родила. Теперь решила никуда не ехать. Везде опасно, а условия в нашем акушерском отделении очень хорошие: дети после рождения вместе с мамой в отдельной палате, в родильном зале даже джакузи есть для женщин, у которых роды начинаются. Буду каждый день приезжать на осмотр, пока уже не рожу».

О том, что, возможно, придется рожать под обстрелами, она старается не думать.

Заведующая акушерско-гинекологическим отделением Татьяна Сидоренко рассказывает: «Мы не знаем, куда прилетит, когда прилетит. Конечно, страшно нам. Из беременных женщин сейчас в отделении одна Диана. А еще 12 пациенток приходят с утра получать лечение — и я их отпускаю домой, на ночлег никого не оставляю.

Сейчас почти во всех отделениях больницы такая же практика: оставлять на ночь только тяжелых больных и тех, кто сам этого хочет. Когда Диана родит, то 2-3 суток по меньшей мере должна провести в больнице.

Или если женщина с кровотечением поступит — тогда придется ночевать, чтобы быть под постоянным наблюдением».

Перспективу родов Дианы в подвале больницы Татьяна Семеновна воспринимает сдержанно. Во время российской оккупации Тростянца и тогдашних обстрелов женщины рожали в подвале и в коридоре отделения — между двумя стенами. Ни электричества, ни отопления не было. Медики благодаря генераторам включали обогреватели, светили себе фонариками. Грели воду, чтобы помыть рожениц и новорожденных — тех младенцев персонал на своем теле согревал, под куртки к себе брал.

Одна 40-летняя женщина, которой из-за состояния здоровья должны были делать кесарево сечение, тогда самостоятельно родила. Очевидно, от стресса. А потом шла с младенцем домой из больницы и попала под обстрел — несколько часов лежала на земле, прикрыв новорожденного ребенка собой. Уцелели.

За период оккупации в коридорах больницы и в подвале родилось 9 детей. Сейчас в укрытии уже оборудован родильный зал. Вот только единственное желание Татьяны Семеновны, чтобы никогда не приходилось им пользоваться. Все 25 детей, которые родились с начала года в больнице, появились на свет в отделении.

Операции в сопровождении ракет

Опыт оккупации теперь придает медикам больницы уверенности. К примеру, заведующий хирургией Владимир Перебийнис 23 марта 2022 года, когда российские танки по прямой наводке били по корпусам больницы, как раз накладывал швы на травмированную девочку — ей на голову во время обстрела обрушилась крыша.

«За месяц оккупации у нас было проведено 26 оперативных вмешательств. Наши хирурги оперировали в отделении, а мы, врачи других профилей, им ассистировали. Сначала очень страшно было, потому что гремит от обстрелов. А потом научились концентрироваться на работе», — признается директор больницы Анна Швецова.

Сам Владимир Федорович объясняет: «Если снова придется оперировать под обстрелами, перенесем аппаратуру в подвал — там у нас обустроен операционный блок.

Хирургам безразлично, где оперировать — в отделении или в подвале. Пока оперировать в подвале нам еще не приходилось. Если обстрел начнется, когда больной будет лежать на столе под наркозом с открытой брюшной полостью, — что ж, не бросим его, доведем дело до конца».

Также спокойно работу под обстрелами воспринимают и его коллеги — хирург-эндоскопист Владимир Столяренко и врач ультразвуковой диагностики Лариса Шевчук.

«Если у меня на УЗИ срочный пациент, то обстрел или не обстрел — должна его дообследовать, потому что речь идет о состоянии, которое угрожает жизни человека. Продолжительность процедуры небольшая, а кабинет на первом этаже, поэтому можно быстро добраться до подвала. А если понадобится, просто возьму с собой в подвал портативный аппарат для проведения УЗИ и ноутбук. Смогу работать и в укрытии», — заверяет Лариса.

У Владимира Столяренко ситуация более сложная: процедуры по проведению эндоскопии или колоноскопии. Зонды погружают глубоко во внутренние органы пациента — есть манипуляции, которые проводят и под наркозом. Хотя обезболивание может быть и поверхностным: если застигнет неожиданно обстрел, может быть не до шуток. Однако до сих пор таких проблем не было.

К тому же Владимир Сергеевич убежден: за время между объявлением тревоги и началом обстрела он сможет вывести зонд из пациента. Благо, гордость врача — эндоскопическая стойка PENTAX с видеогастроскопом и видеоколоноскопом — легко перевозится в подвал. При необходимости процедуры можно будет проводить в укрытии.

Лаборанты больницы работают круглосуточно. Результат анализа пациента можно получить только после окончания химической реакции, а она должна протекать определенное время, ей безразличны тревоги. Исчез на несколько минут свет — реакция остановилась. Придется начинать все сначала, порой вплоть до нового забора материала на анализ.

«Забор можем производить и в подвале. Некоторые анализы тоже там есть возможность провести. К примеру, общий анализ крови или мочи, определение СОЭ и т.д.

Впрочем, если речь идет о быстрых анализах, влажность, запыленность или недостаточное освещение могут внести погрешности в результаты. А сложные исследования, например, иммуноферментные, в подвале не проведешь вообще — там специального оборудования нет.

Если придется длительное время находиться в укрытии, то такие анализы нужно будет отправлять в лабораторию города Сумы», — рассказывает заведующая клинико-диагностической лабораторией больницы Вита Голубнича.

Оккупация и длительные обстрелы научили медиков: в случае опасности главное — сохранить жизнь пациентов и персонала. Все остальное подлежит восстановлению.

Стационар в подвале

«Вот мне сейчас даже самой странно: с 2014 года у нас война, а никто перед больницами не ставил задачу оборудовать укрытие для лечения пациентов. Понимали, что должно быть бомбоубежище, чтобы просто пересидеть опасность. Но что там придется роды принимать или проводить операции — кто же думал?

Наверное, мы все-таки были расслаблены, верили в “братьев наших дорогих”. Только после оккупации наша больница по собственной инициативе стала обустраивать подвальные отделения», — жалуется Анна Швецова.

Когда начали подготовку подвала, там были сплошная паутина, груды цемента и пыль. Медики самостоятельно выгребали мусор, белили стены, красили, сносили стулья и кровати, запасались одеялами, матрасами, постельным бельем, водой и продуктами длительного хранения. Оккупация научила медиков готовить еду «на кирпичах», потому что электроплиты без электроснабжения не работали.

Укомплектовали подвальные аптечки, оборудовали места для подключения медицинской аппаратуры. Одновременно увеличивали количество генераторов, устанавливали солнечные панели — больница, а особенно подземная, должна постоянно иметь электроэнергию. Каждое отделение приготовило для себя в подвале собственное помещение.

«Мы понимали, что в любой момент нам придется всем этим воспользоваться», — объясняет директор.

В ночь на 14 марта произошел именно такой момент.

«Те из больных, кто мог передвигаться, пошли в подвал самостоятельно. А мы с медсестрами и санитарками спускали лежачих пациентов — и пересаживали их на каталки, и на жестких щитах носили, и на одеялах. Так все вместе. Не знаю, где у нас сила бралась.

Тяжело, но на адреналине как-то вышло. До этого обстрела мы на тревоги как-то и не обращали внимания, ну разве что между двумя стенами в коридоре садились», — говорит медсестра хирургического отделения Анна.

В день, когда hromadske находилось в больнице, раздавалось 4 или 5 тревог. Больница на сирены реагировала спокойно. У медиков есть приложения на телефонах, которые подсказывают, куда летит ракета.

«Если не в Тростянец, то зачем бежать в подвал? И смотрите, сколько этих тревог сегодня — если обращать внимание на них, то надо только это и делать. Если постоянно туда-сюда бегать, работать когда? И какой смысл в подвале, если он от прямого попадания не спасает? Еще засыплет там, никто не откопает», — говорит одна из медсестер.

После объявления тревоги именно медсестры должны оповестить об угрозе и помочь больным добраться до подвала. Но не все пациенты на эти уведомления обращают внимание.

«Я не могу никого тащить в подвал силой. Наши больные при памяти и должны брать на себя ответственность за свою безопасность», — говорит медсестра из терапевтического отделения Юлия.

Во время одной из тревог я прошлась по палатам. 62-летней Ольге Ивановне как раз в этот день вырезали жировик на ноге, ходить ей больно, поэтому женщина и не пошла в подвал.

«У меня уже нет страха — оккупацию пережила, какой после этого страх. Разве дома безопасно, когда город обстреливают?» — жалуется Ольга Ивановна. Единственное, что она сделала ради своей безопасности во время тревоги, — перелегла на кровати головой к двери — как можно дальше от уцелевшего после последнего обстрела окна.

Госпожа Люба, пациентка неврологии, в ночь на 14 марта была в больнице, пряталась в укрытии. Пошла туда, когда все вокруг уже сыпалось. Теперь она заканчивает курс лечения.

«Ну тревога. Но ведь на голову не летит, чего я буду идти в то укрытие? Как бог даст, так и будет. У каждого свое время последнее», — философствует 66-летняя женщина.

Павел Ильич был первым больным, который после открытия больницы 18 марта уже в 8 часов утра пришел «сдаваться» врачам — аппендицит. В тот день ему и сделали операцию.

«Вчера, когда была тревога, я попытался пойти в укрытие — так от напряжения шов начал кровить. А сегодня и не пошел. Что будет, то будет», — жалуется Павел Ильич.

О том, что для спуска в подвал можно воспользоваться каталкой, мужчина и слышать не хочет — еще с какими-то каталками возиться!

«Наши пациенты такие: если видят, что врачи и медсестры бегут в укрытие, то они тоже туда идут. А мы к опасности привыкли, устали бояться», — говорит заведующий травматологическим отделением Александр Чухрай.

Мы с ним разговариваем во время тревог. Врач как раз вспоминает, как 14 марта обстрелы повредили манипуляционную, гипсовочную и перевязочную комнаты в отделении. Вся «начинка» из них сложена под стеной в его кабинете. Разговор прерывает пациентка — пришла оформляться на операцию. Александр Иванович договаривается с ней на завтра — сейчас и принять ее некому, потому медсестра и санитарка отделения в укрытии.

Вспомните о медиках

Александр Чухрай — единственный врач в травматологии. Тамара Матвиенко, заведующая неврологическим и терапевтическим отделениями, — единственный невролог на всех своих пациентов.

«У нас сейчас 67 врачей, а по штатному расписанию нужно до 80 специалистов. Персонал практически не увольняется, но молодежь не хочет идти на работу в государственный стационар.

Еще и в граничащую с россией громаду, которую постоянно обстреливают. Нам и физически работать тяжело, и психологически. Было бы нелишне ввести надбавки медикам за работу в регионах повышенной опасности. А с нас наоборот довоенные надбавки сняли. Люди выехали, пациентов меньше — поэтому и зарплаты подрезали.

Врачи до войны получали до 18 тысяч гривен, медсестры — до 13 тысяч. В настоящее время у нас на 4–5 тысяч зарплаты сократились. А условия нашей работы стали какими тяжелыми! Да, мы в любых условиях будем работать, но досадно, что к медикам у государства такое отношение», — жалуется Анна Швецова.

Обострение военной ситуации в Сумской области ее тревожит, но врач даже не хочет допустить возможности повторной оккупации. Но отмечает: вдруг что — больница будет работать, сколько сможет.

«Есть ли работа больниц во время оккупации фактом сотрудничества с оккупантами? Сложный вопрос. Когда россияне здесь стояли, то на Сумы дорога была перекрыта, в Лебедин и Ахтырку не добраться — мы были единственным стационаром для тысяч людей.

Россияне знали, что мы работаем — здесь рядом их снайперы сидели. А мы белый флаг с красным крестом вывесили и спасали людей. Были крайне тяжелые случаи: женщина с оторванными ногами, другая — с тяжелым ранением в живот. Если бы больница закрылась, эти люди просто умерли бы», — уверена врач.

Пока hromadske работало на территории больницы, жизнь брала свое: Диана родила сына — не в подвале, в отделении. «Я больше о себе думала, о ребенке. О том, как правильно дышать, а не о тревоге. Врачи очень помогали. Я без проблем родила», — признается Диана. Фотографировать себя и маленького Давида роженица не захотела, но поверьте на слово — хорошенький мальчишка. Сейчас он с мамой уже дома.

Материал создан при поддержке «Медиасети»