Материал Спектра

3 января, после пятимесячного перерыва, Россия и Украина вновь обменялись пленными. Домой уехало больше, чем обычно — 230 и 248 человек. На этот раз Украина не смогла вернуть никого из защитников Мариуполя из числа бойцов полка «Азов», но впервые вернула шестерых, задержанных на оккупированных территориях, «гражданских» украинцев. Россия, по словам омбудсмена РФ Татьяны Москальковой, смогла получить 75 человек «без обмена» — в счет старых долгов за освобождение командиров «Азова».

За скобками этих сложных, циничных, то и дело срывающихся торгов, остаются еще тысячи военнопленных, ожидающих своей участи в специальных лагерях. Как раз незадолго до последнего обмена корреспондент «Спектра» посетил лагерь в Украине, где содержатся пленные россияне.    

«Державна установа»

На улице снег, и довольно холодно: во Львовской области очень влажный воздух, даже небольшой мороз продирает сквозь одежду. Мы в небольшом селе, построенном возле исправительно-трудовой колонии. Кроме магазина, здесь нет особых развлечений: темнеет рано, и каждый день в сумерках можно увидеть вечернее построение сотен людей в темно-синих робах. Это — российские военнопленные, которые содержатся в отдельном лагере на территории колонии. Вообще говоря, это место секретное, но все предупреждения о конфиденциальности («пишите про нас, пожалуйста, «Западная Украина», или «Львовская область»») сугубо формальны. О лагере в округе знают все, более того, на административном здании красуется табличка:

МІНІСТЕРСТВО ЮСТИЦІЇ УКРАЇНИ.

ДЕРЖАВНА УСТАНОВА ТАБІР ДЛЯ ТРИМАННЯ ВІЙСКОВОПОЛОНЕНИХ «ЗАХІД-1»

(Министерство Юстиции Украины. Государственное учреждение — лагерь для содержания военнопленных «Запад-1»)

Вместе с нами в лагере гостила миссия ООН, здесь довольно часто встречают группы наблюдателей «Международного Красного Креста», которые «обязательно обедают вместе с военнопленными». Иногда пускают и журналистов, но, главное, отсюда регулярно отправляли на обмен в Россию десятки, если не сотни, российских солдат. Так что о местонахождении лагеря хорошо знают все заинтересованные стороны, таких лагерей в Украине всего два (есть еще и «Захід-2»), а в соцсетях писали о планах создать еще и третье подобное заведение. 

Корреспондент «Спектра» оказался в лагере для военнопленных в числе команды украинских социологов. Беседуя с пленными, социологи пытались понять, почему эта война вообще стала возможной и что можно сделать для того, чтобы вернуть мир между нашими народами. Попасть в лагерь военнопленных социологам удалось при содействии украинского Центра стратегических коммуникаций и информационной безопасности. 

Разговоры мы вели с только с теми, кто ясно выразил свое согласие на беседу. У собеседников не спрашивали фамилий и названия их населенных пунктов, если они не хотели их называть. Ни на одной из сделанных нами фотографий нет лиц военнопленных. В любой момент пленный имел право прервать беседу или вовсе отказаться от нее. В результате отказался разговаривать всего один человек. 

Работа и оплата

Колония для российских военнопленных устроена своеобразной «бабочкой»: одно крыло жилое, второе производственное, а в центре — «тело с головой», административный корпус. К жилой зоне примыкает двор, где есть курилка, а дальше — футбольное поле с тренажерами. Сейчас поле покрыто глубоким снегом, но к турникам сбоку дорога расчищена.

По сравнению с другими колониями, лагерь для военнопленных выглядит выигрышно. Прежде всего, он организован на базе типичной исправительно-трудовой колонии (ИТК) для мужчин-«первоходок», что изначально имела самый легкий режим содержания. Это видно сразу при входе: нет пуленепробиваемых «шлюзов» на каждом шагу, вместо бронированных дверей — прозрачные металлические решетки. Ремонт закончился тут совсем недавно: часть новеньких пластиковых окон в административном корпусе еще не оштукатурены, в щелях застыла монтажная пена. Сияет после свежего ремонта самое посещаемое проверяющими место — «Їдальня». Кормят тут прилично, согласно Женевской конвенции — «горячая пища три раза в день». В столовой стоят новые котлы, мебель, в соседнем помещении работает и новая пекарня, где пекут всегда свежий хлеб.

 — Как дома когда-то мама пекла: дрожжи, вода, маслице, соль, мука — и все, никаких «распушителей»! В магазине такого не купишь! — гордо поясняет сопровождающий нас офицер Роман.  

Военнопленные — люди в синих робах — здесь повсюду: в помещении пекарни, прачечной, столовой… Согласно Женевской конвенции, пленные обязаны трудиться, но не все. Зародившись в середине XIX века, Конвенция окончательно оформилась к 1949 году: в финальном варианте текста пленные офицеры упоминаются отдельно от рядовых и, например, имеют право не работать. 

Однако в XXI веке это право выглядит как наказание. «Если не работать, тут можно сойти с ума!» —коротко заметил один из пленных офицеров в разговоре с нами.

Здесь, в лагере, пленные российские офицеры спят вместе с солдатами в тесном строю двухъярусных коек в одном помещении, едят в одной столовой, смотрят один и тот же телевизор (передачи — строго на украинском языке), курят в одном и том же углу двора, и все вместе безнадежно ждут: то ли окончания войны, то ли внезапного обмена. Твердой определенности в своем будущем и в судьбе ни у кого в лагере нет.

Обязательная работа предполагает обязательную оплату — согласно Женевской конвенции, «не менее четверти швейцарского франка в день»: на эти деньги тут можно отовариться в буфете. Обратная сторона медали — все должны быть обеспечены работой (кроме раненых), поэтому постоянно кажется, что пленных в каждом рабочем помещении на пару человек или на пару десятков человек больше, чем нужно. За вереницами столов пленные плотными рядами клеят цветные подарочные пакеты в штатном бомбоубежище (это очень удобно, не надо спускаться сюда при каждой воздушной тревоге). Делают заготовки под садовые кресла, как муравьи облепляют каждый свободный метр площади в производственном цеху.  Мебель эту делают из металлического каркаса, оплетаемого плоской пластиковой проволокой, ее тут зовут «искусственным ротангом». Кресла получаются крепкие, нетяжелые и очень удобные.

Новая реальность

Проход из жилой зоны в производственную тянется между длинных кирпичных стен. Утром, когда колонна пленных идет на работу, по правую руку их встречают портреты всех украинских гетманов с краткими биографиями, а по левую — большие плакаты-коллажи с красно-черным и желто-голубым флагами и кличем: «Слава Украине!». Тут есть плакат, посвященный участникам украинского освободительного движения: со Степаном Бандерой, Симоном Петлюрой, Евгением Коновальцем, Романом Шухевичем… Есть полотно с «деятелями культуры и церкви» — Борис Патон, Игорь Сикорский, Владимир Вернадский и Сергей Королев соседствуют рядом с тремя великими предстоятелями Украинской греко-католической церкви Андреем Шептицким, Йосифом Слепым и Любомиром Гузаром. Есть такие же плакаты и с украинскими писателями, и поэтами, и спортсменами.

Вход в жилую зону украшает плакат с лозунгом: «Слава Богу, що наши очі побачили ранок нового дня». Благодарность Господу за каждое новое утро начертана рядом с фигурой украинского солдата, салютующего небу и национальному флагу. Рядом с плакатом — основательная таблица с государственными символами Украины.

За многие месяцы плена, на ходу, утром и вечером, российские пленные изучают новую для себя реальность. Все сотрудники вокруг разговаривают на украинском языке, почти вся наглядная агитация — на украинском, по телевизору по всем каналам вот уже второй год идет единый украинский информационный телемарафон на тему войны. Один из пленных рассказал мне, что с момента своего попадания в колонию, с июля по декабрь, он вроде как смотрит по телевизору одну и ту же картинку, даже погода не меняется: все время лето! И местный священник службу ведет на украинском, да и сами военнопленные мимоходом используют отдельные украинские слова, даже не замечая этого.

Единственное, что удалось нам обнаружить в этом лагере на русском языке — статьи той самой Женевской конвенции о правах военнопленных. При входе в жилой корпус мы видели серию плакатов украинского Департамента по вопросам исполнения криминальных наказаний, где крупными буквами перечисляются права: пленный имеет право на отправку писем, трехразовое горячее питание и доступ к питьевой воде, а жестокое обращение с военнопленными, употребление нецензурных выражений, унизительное комментирование недостатков — недопустимы и т.д. Кстати, писем пленные не пишут: раз в неделю они звонят своим родным, один звонок — минут пять, и у аппаратов всегда очередь. 

Церковь здесь очень нарядная и красивая, она даже как-то выпадает из общего серого фона. Священник приезжает по воскресеньям, и к нему ходят многие.

— По выходным [приходят] 50−60 человек, можно сказать, это около 10% военнопленных. Они идут на службу — к нам приезжает священник Украинской греко-католической церкви, — пояснил между делом сопровождавший нас сотрудник лагеря офицер Роман. — Тут [у пленных] нет каких-то особенностей, просто в большинстве своем церковь посещают люди в возрасте».

Мы посещали лагерь на первой неделе декабря, тут как раз ждали в гости группу семинаристов — в одно из воскресений, ближе к 24 декабря, они должны были показать российским пленным типичное украинское Рождество с церковными песнопениями. В момент нашего визита в помещении храма рядом с иконостасом уже стояла нарядная рождественская елка. Пленным стараются наглядно демонстрировать, как в Украине отмечают праздники: Пасху, Рождество… Даты церковных праздников теперь тоже разделяют Украину и Россию.

Кстати, при входе в храм стоит тщательно украшенный деревянный макет церкви, который когда-то сделали содержавшиеся тут «обычные» заключенные. Кроме того, от прежнего криминального контингента на память осталась большая старая стиральная машина — еще советского образца. Она стоит в прачечной рядом с тремя новыми машинками, современными. 

Путь пленника

В лагерь российские солдаты попадают по этапу — примерно через месяц после попадания в плен. С позиций их передают представителям СБУ, дальше следует ближайший к фронту СИЗО, потом этап в лагерь. Мы видели здание, где пленные сдают свою одежду и получают все новое: от носков и обуви до шапок. Затем — важный и ответственный этап — карантин на две недели.

Пленного внимательно изучает администрация: кто он, какие у него навыки, где может работать, сидел ли в российских колониях? Это первый и очень важный «барьер»: офицеры Государственного департамента Украины по вопросам исполнения наказаний делают все возможное, чтобы в украинском лагере для российских военнопленных не победил «воровской закон». Администрация неохотно делится цифрами, но подобные колонии обычно рассчитаны примерно на 600−700 заключенных, и ясно, что тут «чуть меньше половины» военнопленных составляют бывшие заключенные российских тюрем. Это своеобразное «зеркало» российской армии, где зэки формируют существенную часть штурмовых подразделений: тех, кто идет в атаку, воюет на «передке» и чаще попадает в плен. Среди наших собеседников были офицеры и рядовые, мобилизованные, контрактники и подписавшиеся «на войну» заключенные российских тюрем из всевозможных отрядов «Шторм-Z», но не встретилось ни одного артиллериста, бойца аэроразведки или штабного офицера.

Живут пленные в больших помещениях, где могут находиться, как кажется, до полусотни человек — двухъярусные и одинарные койки стоят плотными рядами, между ними — тумбочки, на них лежат книги из библиотеки, иногда стоят бумажные иконки. В «кубриках» царит армейская чистота, никакого разделения на офицеров и рядовых, рядом санитарная зона — отремонтированные умывальники, туалеты и одна душевая. В баню всех водят, как в советской армии, раз в неделю.

Говорят, в некоторых «кубриках» есть телевизоры — у «осужденных», например. «Осуждёнными» россияне в своих разговорах называют пленных граждан Украины, которых мобилизовали ВС РФ на оккупированных территориях Донецкой и Луганской областей. Часть из них получили приговоры по статьям за измену Родине. Эти украинцы сплочены, хорошо понимают, что говорят по телевизору (это большое преимущество!), и иногда отгоняют от своего телевизора россиян. 

— Так натопчут на помытом [полу], бумажки опять же от конфет бросают! — пояснил причину эксцессов единственный встреченный мною в колонии военнопленный из Луганской области. Мы встретили его в местной библиотеке, где он деловито ремонтировал гитару…

— Я на гражданке имел профессию «певец», пел в ресторанах, когда не сидел! — жизнерадостно сообщает нам военнопленный из «ЛНР». Рассказывает, что сам он родом из Кировского, это шахтерский городок возле Кадиевки (Стаханов) Луганской области. В первый раз сел в 2002 году, последний раз именем Украины — в 2014-м. А еще через год, в ходе боев в поселке Чернухино (это возле Дебальцево), он вместе с другими заключенными бежал из разбитого артиллерией места лишения свободы в сторону Луганска, и их переловили пророссийские силы. 

— Вышел на свободу уже при ЛНР, погулял и сразу сел опять, уже там! — все так же улыбаясь, делится наш собеседник. — На последней зоне был заведующим клубом, здесь — уже библиотекарь!

В последний раз он отгулял после отсидки ровно 15 дней и был мобилизован, как рассказывает, прямо на улице. Сдался в плен возле поселка Спирне (это сейчас одна из самых горячих точек фронта на границе Донецкой и Луганской областей, в районе Соледара). Повезло мужчине: остался жив, в колонию попал как военный с каким-то щадящим «женевским» режимом, в плену только три месяца, и уже библиотекарь — со всех сторон успешный человек.

К слову, граждан Украины, мобилизованных на оккупированных территориях, тоже иногда меняют, и в лагере к ним отношение спокойное. «Если после войны, при обмене всех на всех, Россия будет забирать и их — думаю их, по желанию, отдадут и с приговорами, но, если они потом снова заедут к нам, могут сесть опять», — поделился с нами офицер охраны.

«Пойдете в «Шторм»!»

За несколько дней пребывания в лагере мы смогли обстоятельно поговорить с двумя десятками пленных, в среднем — по два часа с каждым. Для военнопленных это была возможность отвлечься от изматывающего ожидания: никто тут не знает, сколько ему отмерено жизни в лагере, один день похож на другой, лица вокруг тоже одни и те же. Поговорить с людьми, прибывшими с той стороны колючей проволоки, да еще и на русском языке…

Больших обменов пленными в Украине до 3 января 2024 года не было с августа 2023 года: люди в синих робах все копятся и копятся, день за днем бесконечно просчитывая свою «категорию» — в какую очередь их родина будет менять кадровых офицеров, контрактников, мобилизованных офицеров, сержантов и рядовых, ну и бывших зэков, наконец? По этому поводу в среде военнопленных ходят самые невероятные слухи.

— Вчера Зеленский вечером по телевизору выступал, говорил, что ожидает 400 своих солдат, военнопленных на днях! Это ж и у нас людей под это заберут! — сразу заявил один из первых наших собеседников: молодой парень, круглый сирота, окончивший школу в детском доме и больше нигде толком не учившийся. Для него неважно, что в Украине про обмены говорят только после того, как они состоялись, и что по телевизору на эту тему чаще выступает глава Офиса президента Андрей Ермак, а не Владимир Зеленский. Он живет чистой и незамутненной надеждой.  

Этот парень — рядовой контрактник, несудимый. Непонятно как, он сразу попал в отряд «Шторм-Z». По его словам, таких было шестеро — недавних срочников, подписавших контракты как механики-водители БМП-2. Обещали им жизнь инструкторов в учебной части Белгородской области, говорили, что будут обучать других мобилизованных и контрактников. Но… привезли в Луганскую область Украины, где какой-то офицер показал на них пальцем и сказал: «Пойдете в «Шторм»!». Что это значит, никто из них толком не знал. Из шести человек двое погибли в первый же час (попадание танкового снаряда), еще двое впоследствии пропали без вести, один с легким ранением вернулся в РФ и теперь действительно учит новых бойцов, а шестой вот — привыкает к жизни в плену. Вполне стандартная история.

Общение с российскими военнопленными наводит на украинцев глухую «нудьгу» — сопоставимого русского слова даже не подобрать, что-то вроде беспросветной тоски.

Сложившийся в Украине стереотип, что россияне наслушались пропаганды о «нацистах» и пошли воевать в чужую страну, рухнул в первые же сутки. Молодые россияне из дальних концов страны, из маленьких сел и городков, как правило, не выезжали за пределы своей малой родины, занимались собственным выживанием и Украиной особо не интересовались. Устойчивые выражения «Русский мир», «Русская весна» они искренне считают украинской пропагандой — мол, русские у вас во всем виноваты, в тик-токе о таком не говорят вовсе! Их картина мира такова: страна, то есть власть в Москве, Владимир Владимирович Путин, почему–то решили воевать с Украиной, делать это «СВО» — вот и все, что тут еще обсуждать? Присутствие пропагандиста Владимира Соловьева в тик-токе делает его чуть более узнаваемым, на длинные разговорные ток-шоу у молодых людей из глубинки нет времени и сил, желания смотреть «вот это длинное» нет и не было. Большую часть своих знаний о войне с 2014 года они почерпнули уже в плену, общаясь с украинцами из «ЛДНР».

«Я тут просто деградирую»

Лично я в лагере впервые задумался: с какой мотивацией в 1904 году сотни тысяч подданных Российской империи отправились в далекую чужую Маньчжурию — сражаться за местную землю, да еще почему-то с японцами? А ведь на той войне были и мобилизованные и добровольцы… Ответ теперь понятен: ехали убивать и умирать, потому что так решил царь. Какие еще нужны причины?

Большинство пленных довольно равнодушно принимают тот факт, что в «этой Украине» почему-то носятся с Женевской конвенцией: на пути в колонию их, бывало, оскорбляли, но не били, говорили неприятные вещи на допросах, но на «перековке» особо не настаивали: все желают скорейшего обмена, все ждут обратно своих. Пленные совершенно не боятся высказывать свою точку зрения (особенно в спокойной беседе), гораздо больше на них давит неизвестность. Неопределенность со стороны родной Российской Федерации.

Вопросы о том, как эти люди будут чувствовать себя в статусе «ветеранов войны», вызывают у них недоумение: ветераны — это ж помершие деды, они же непонятно кто, а пленные в России никогда не были героями, хорошо бы не плевали вслед…

Все понимают, что по возвращении их ждет «разбор полетов» со специальными службами. Офицеры боятся наказания. Рядовые — что о них вообще забудут при обмене. Бывшие заключенные боятся всего сразу, а особенно трясутся за свои контракты.

— Шесть месяцев у меня был контракт, я поехал сюда за «чистым листом», что тут непонятного? — объясняет мне тридцатилетний угрюмый человек не с одной судимостью за кражи. — Два [месяца] я отвоевал, потом плен, контракт мой уже кончился. Что будет потом — отправят меня снова на фронт или обратно в колонию? Или отпустят, может? А может, и менять не будут? Буду я вообще живой, буду на свободе — не знаю я…

Кстати, контракт у него с министерством обороны РФ: под ЧВК «Вагнер» он не попал, в то время еще сидел в СИЗО.

—То, что я тут слышу от бывших заключенных, — у меня уши в трубочку сворачиваются! — признается в беседе со мной один из пленных офицеров. — Кто принял такое решение — брать зеков в армию? У меня соседи по койкам все со сроками в десять, двадцать лет, за убийства! Вы понимаете, какой у человека, который срок двадцать лет сидел, словарный запас, желания, уровень развития, о чем он разговаривает, какими словами? Я тут деградирую просто!

Он это «деградирую» в ходе беседы еще раз пять повторил, просто посреди фразы.

Во мраке

У каждого тут свой персональный мрак. Его не разбавляют даже положенные им в украинском плену скоротечные пятиминутные разговоры раз в неделю с женами, матерями, сестрами.

— Что скажешь и спросишь за пять минут? Ну, ты все время в плену, жив, спросишь, нет ли у нее новостей про обмен, не говорят ли чего нового в телевизоре — вот и все! — поделился один из военнопленных. Письма писать он даже не пробовал. «А зачем?»

Большинство военнопленных замыкаются здесь в собственной реальности, которая не очень стыкуется, да и не хочет стыковаться с окружающим украинским миром.

— Понимаете, я не хочу для себя сейчас получить ответы, которые могут мне помешать здесь выжить, помешать вернуться домой, помешать мыслить так, как я сейчас мыслю, — сказал мне еще один пленный офицер, бывший командир. —  Я, хоть и военнопленный, но все-таки должен и обязан поддерживать политику своего государства.

Он эту «политику государства» не только привычно поддерживает, но и полностью отделяет от себя — воюет государство, а не люди. А он и вовсе ни при чем — он просто мобилизованный, повестку принял и поехал, даже в зарплате в итоге потерял!

Этот же офицер рассказывал, как хорошо он всегда относился к украинцам, и что после окончания войны собирается, как раньше (до 2014 года), обязательно вернуться сюда и поехать с женой на машине в Крым, через Украину.

Вот так — через Украину. На машине с российскими номерами. Через Донбасс и Приазовье — в Крым. Неисправимы…