Материал Новой газеты. Европа

Господи, что они сделали с моей родиной? Почему ты позволил им это? У меня больше нет дома. Они жгут снарядами мою плодородную землю. Они затопили мое жилище. Вода наполнилась грязью, обломками наших когда-то благополучных жизней, слезами по нашим утонувшим матерям, отцам и детям…

Зима

Дай мне силы сдержать крик

Год назад подруга прислала мне сообщение: «Если ты еще в Херсоне, уезжай как можно скорее. Я слышала от знакомого военного в Москве, что после отступления принято решение “утюжить” Херсон изо всех снарядов, чтобы камня на камне не осталось». С того момента каждый день мой солнечный южный город что-то теряет: здание за зданием, человека за человеком. Тринадцать месяцев боли и потерь.

— Ежедневно по нам стреляют, — говорит Александр, предприниматель из Херсона. — В мой завод прилетел снаряд, и всё сгорело. Рабочие смотрят на меня с мольбой: работы нет, заработков нет. Я не знаю, как жить дальше, чем помочь всем этим людям. Чем своей семье, в конце концов, помочь?

Пенсионерка Лидия уже полгода сидит в своей квартире в Корабельном районе Херсона. После инсульта она не может выйти, освобождение Херсона видела только в окно из своей квартиры. Всё свободное время, которого у нее теперь много, она молится: о любимом городе, об украинских воинах, о своих детях и просто о горожанах. Невольно вскрикивает, когда снаряд взрывается слишком близко.

Стекла дребезжат, они еще целые. Тихонько позвякивают хрустальные рюмки в советском серванте… Лидия замерла, прислушивается, насколько близко к ее дому только что прилетело… Закрывает глаза и продолжает шептать молитву.

Замер в страхе оккупированный левый берег Днепра. В Голой Пристани тоже стреляют.

— Русские солдаты напиваются и гоняют по городу на танке, — говорит Наташа, моя подруга с детства. — Они стреляют по нашим домам, развлекаются, как умеют. Мы спрашивали их, зачем они нас убивают, а в ответ зло: «Все нормальные люди уехали в сторону Крыма, остались только ждуны ВСУ. Вас жалеть приказа не было».

В январе Наташа хоронила маму. В последний путь тетю Валю провожали дочь и невестка, никто больше не пришел. Да и как придешь? Новая власть нервничает, если люди собираются по несколько человек, это пугает путинских опричников. Поминки дома Наташа тоже не делала. Деньги едва удалось собрать на самый дешевый гроб — цена на него выросла со времен Украины в четыре раза.

В наспех выдолбленную в промерзлой земле могилу два копальщика опустили на канатах тяжелый гроб, он глухо стукнул о дно ямы. Недалеко от кладбища что-то взорвалось. Наташа не плакала, ком в горле не давал вдохнуть полной грудью. «Мама, для тебя война закончилась», — хотелось кричать, но Наташа молчала.

— Наталья, вы идите лучше, а то вдруг прилетит, — очнулась она от голоса могилокопателей.

Дома дети молчали. Она им улыбалась, тихо говорила, что для бабушки так даже лучше, она не будет видеть, как разрушается наш город, как гибнут соседи. В конце концов,

бабушка больше не будет страдать от болезни, ведь врачей, которые могли бы ей помочь, в городе давно нет. Дети не плакали и жались друг к другу.

Когда стемнело, Наташа уложила детей и пробралась в огород, в самый дальний его угол. Спряталась за сараем. Щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась. И вдруг ком в горле проскочил куда-то внутрь, а Наташа беззвучно завыла, заскулила, и остановить охватившую ее тоску сил уже не было.

Весна

Они ведают, что творят

Пенсионерка Надежда живет в оккупированной Кардашинке, что по дороге из Голой Пристани в Херсон. Родилась женщина в России, но замуж вышла за украинца. К родине мужа прикипела всем сердцем. После начала войны возненавидела и русских, и свой родной русский язык. От паспорта РФ и российской пенсии она отказалась и первый год оккупации протянула на своих запасах, благо в селе с едой было проще, чем в городе.

— В начале войны я сильно заболела, ноги и руки перестали слушаться, — рассказывает Надежда, — я не смогла обрабатывать огород, а деньги закончились очень быстро. Зиму я прожила на крупе и подсолнечном масле. Масло я берегла, добавляла по чуть-чуть. Оленька, милая, до чего же всё время хочется есть, невыносимо… Хоть бы кусочек мяса.

Надежда собирает в огороде молодую крапиву и добавляет ее в кашу. «Витаминчики», — слабо улыбается женщина.

На соседнем огороде стоит ракетная установка, в соседском доме живут российские военные. Пенсионеров они не стесняются, грабят в селе опустевшие дома, хвастают друг перед другом добычей. Лихо гоняют на украденных у украинцев машинах: разбивают одну, сразу отнимают у местных другую. Рано утром и вечерами у вояк страда: они обстреливают из своих орудий Херсон, а когда выпьют — и Голую Пристань. Впрочем, пьют они ежедневно.

В начале марта в Голой Пристани осколками разорвавшегося снаряда убило педиатра Нину Власову. Она лечила не одно поколение голопристанцев, и это стало настоящей трагедией для местных, потому что доктор всю войну была рядом и продолжала лечить детей. А за два дня до гибели Нины Павловны снаряд прилетел на городские дачи, что возле реки Чайки.

— Там как раз был мой друг Денис Русских, — говорит Наташа. — Он погиб. Вот ведь насмешка судьбы какая: Дениса Русских убили русские. Но мне не смешно, конечно. В голове не укладывается, что его больше нет.

Ольга, предпринимательница из Голой Пристани, закрыла свой маленький бизнес, как только оккупационные власти потребовали от местных предпринимателей зарегистрироваться в налоговой системе РФ.

Она не хочет платить налоги в казну РФ, не хочет финансировать убийство своих родных. Ольга признается, что больше не включает музыку, так как всё время прислушивается, не летит ли снаряд. Даже во сне прислушивается.

— Недавно я шла домой от мамы и услышала свист: летит мина, — говорит Ольга. — Было понятно, что близко и в мою сторону. Мне кажется, и секунды не прошло, как я уже лежала возле чьего-то каменного забора, он меня и прикрыл от осколков, которые вонзились с другой стороны в этот же забор. Полежала пару минут — тихо, встала и побежала дальше по своим делам. Страшно, конечно, но я об этом не думаю — не время.

Ольга уверена, что «стокгольмский синдром» — это не ее история, привыкнуть к своим мучителям она никогда не сможет.

— Я не знаю, как у других жителей города, но я бы и сегодня каждого из оккупантов удавила — не привыкну никогда, — говорит Ольга. — Они пришли туда, куда их не звали, они принесли только горе, но даже не осознают масштабов сделанного. Раньше люди выясняли свои отношения на пьяной кухне, и их споры были мне безразличны, а сегодня эта условная кухня разрослась до полномасштабной войны, в которой каждый день гибнут люди.

На оккупированной территории продолжаются грабежи. Военные вывозят из пустующих домой всё вплоть до розеток.

Лето

Оставь нам хотя бы воздух

«Пожалуйста, помогите! Я — инвалид. Со мной две старенькие бабушки и жена. Мы не сможем забраться на крышу», — писал в голопристанском чате 70-летний Виктор Крамаренко. И это было последнее, что он написал, что читали и сотни раз перечитывали его дети.

Шестое июня. Этот день воплотил в реальность все страхи херсонцев. Каждый из нас с первого класса знал, что в случае прорыва плотины на Каховской гидроэлектростанции часть Херсона, Олешки, Старая и Новая Каховки, Берислав, Голая Пристань и множество других населенных пунктов уйдут под воду. Мы учили, какие точки в городе затопит меньше, насколько быстро будет прибывать вода и как долго простоит на улице…

Вода шла с такой силой, что людей сбивало с ног и уносило вместе с мусором в сторону моря. Мы готовились, что намочит половики на первом этаже, а дома ушли под воду вместе с крышами. Мы думали, что вряд ли кто-то погибнет, но число погибших таково, что власти его до сих пор не назвали честно.

— Моя мама могла бы жить, но она отказалась спасаться без папы и бабушек, — говорит Виктория, дочь Виктора Крамаренко, ставшая круглой сиротой в один день. — Папа был ликвидатором на чернобыльской аварии, позже из-за лучевой болезни ему отрезали ноги, он передвигался на инвалидной коляске. Мама пыталась затащить его на крышу, но она была маленькой, сил не хватило. Бабушки тоже слишком старенькие, не могли толком двигаться. Когда все начали тонуть, мама осталась с ними.

Когда на ее улицу в Голой Пристани начала прибывать вода, Наташа стала перекладывать ценные вещи на верхние полки и на шкафы. Фото, компьютер, ноутбук, другую технику. Детей на всякий случай отвела к родственникам — они живут в самой высокой точке города. Сама вернулась домой, опасаясь мародеров. Электричества не было. Телефон быстро разрядился. В кромешной тьме почти ничего не видно. Сначала поплыли ковры, вычерпывать воду смысла не было, она стояла везде. Потом под воду ушел диван, на котором она собиралась переночевать. Схватив одеяло, поспешила на чердак. Хотела взять ноутбук со шкафа, но вода прибывала слишком быстро, стало страшно остаться в кромешной тьме без воздуха.

До утра просидела на чердаке. Ночь была слишком темной, и воображение рисовало страшные картины происходящего. Ничего не видно, только гул воды и треск заваливающихся под напором течения домов.

Как только стало светать, увидела, что вода стоит до середины окон, сухим остался только чердак, на котором она со своим одеялом. Поняла: или сейчас, или будет поздно. Цепляясь худыми пальцами за лестницу, спустилась в холодную и грязную воду. Где-то плыла, где-то касалась кончиками пальцев ног земли и отталкивалась, чтобы двигаться дальше. Течение пыталось ее уволочь за собой, но Наташа держалась крепко за заборы, столбы и передвигалась в сторону дома, где были ее дети. В какой-то момент ноги почувствовали землю. Она побрела дальше, периодически скользя на раскисшей глинистой почве, падала, но, хватаясь за что-нибудь торчащее из воды, подтягивала свое тело и двигалась вперед.

Через несколько дней, когда вода начала спадать, Наташа с детьми и родственниками спустились с чердака. В этот день она впервые за неделю смогла увидеть себя в зеркало — ее волосы стали седыми.

На другом берегу, в Херсоне, в микрорайоне Забалка, Александр к приходу воды подготовился основательно: установил в комнате своего дома насос и приготовился откачивать воду. Шланг бросил за окно.

— В один «прекрасный» момент я увидел, что вода заливается внутрь дома через открытое для шланга окно, — говорит Александр. — Хорошо, что мои друзья были рядом, потому что от увиденного я, честно говоря, впал в ступор. Они заметались, начали вытаскивать на улицу наши вещи и грузить в машину, которую я выгнал на всякий случай со двора еще утром. Первые минуты я стоял и ничего не мог делать, мысленно прощался со своим домом и вещами. Но парни привели меня в чувство и заставили грузить технику и более-менее ценные вещи.

Александр увез жену, ребенка и некоторые вещи в квартиру своих знакомых, поехал за оставшимися пожитками. Вода затопила уже практически всю улицу, дорогу перегородили заглохшие автомобили.

Пока Александр, бросив свою машину, бежал к дому, он увидел, что соседские дома с наглухо закрытыми окнами и дверями стали складываться, как карточные домики, — они не выдерживали напора прибывающей воды.

Подошел он к своему дому с трудом, воды было уже по грудь. Преодолевая давление, с усилием открыл дверь, потом окна и впустил воду внутрь. Александр понимал, что дом вряд ли выдержит наводнение, но надеялся, что устоят хотя бы стены и он сможет его восстановить.

Пенсионерка Надежда из оккупированной Кардашинки поняла, что идет вода, случайно подслушав разговор российских военных, которые начали сворачивать свои позиции в соседском огороде. Она попросила их отвезти ее подальше от реки, и солдаты сказали ей взять документы и бежать к ним, пообещали, что они ее не бросят. Надежда, как могла быстро, заскочила в дом, схватила паспорт, кое-какую одежду и поспешила обратно. Военных уже не было, хотя пыль на дороге от их уехавших машин еще висела в воздухе.

Сердце ёкнуло. Обессиленно Надя опустилась на землю под своим старым абрикосом с развесистыми ветвями. Так любимый ею Днепр по-прежнему катил свои волны, но они становились всё темнее и полнее, вода очень быстро заполняла пространство вокруг нее. Опомнившись, пожилая женщина поднялась на ноги и попыталась идти к трассе, опираясь на деревянную клюку.

Воды по колено, по грудь, еще немного — ноги больше не чувствуют опоры. Вдруг стало легко, тело вспомнило спортивную юность, и Надя поплыла. На улице стремительно темнело, но она продолжала держаться на воде.

— Знаешь, мне было очень холодно, — говорит пенсионерка. — Но я всё равно плыла, периодически лежала на воде, давая себе отдохнуть. Спасло меня спортивное прошлое, а еще многолетняя привычка обливаться каждое утро ледяной водой.

Утром Надежду среди обломков домов и мусора заметили волонтеры, плывшие на лодке. Они затащили бабушку в лодку и отвезли в центр села, где на небольшом островке сидели кардашинцы, сумевшие выбраться из водяного плена.

Российская власть официально заявила о гибели 46 жителей Левобережья. При этом волонтеры не раз говорили о том, что в первые сутки наводнения людей в Голой Пристани, Кардашинке и Олешках никто не спасал.

— Во второй день [наводнения], когда поняли, что ситуация критичная, не было ни эвакуационных автобусов в нужном количестве, ни МЧС, мы вывозили всё сами, своими силами, полиция помогала и главы поселений и районов, — рассказал изданию ASTRA Евгений Кузьмин, волонтер и член «Единой России». — Когда мы вечером уже шли назад, люди нам кричали, просили, умоляли забрать их, но, к сожалению, уже наступала темнота, и мы этого не могли сделать. Людей оставалось очень много на крышах, действительно очень много.

По словам Кузьмина, иногда люди засыпали от усталости и падали в воду. Он лично видел плывущие трупы, но сколько всего человек погибло на Левобережье, он не знает — не все остались в своих дворах, кого-то сильным течением унесло дальше.

— Когда вода шла, оккупанты запрещали спасать людей, волонтерам угрожали расстрелом, некоторым дырявили лодки, — говорит Андрей, житель Олешек. — Утонуло много людей, но точного числа погибших я не знаю. После отхода воды доставали тела и передавали родным или соседям. Если у погибшего все выехали, то хоронили соседи, им родственники деньги присылали. Ну, или местные скидывались. У всех утопленников в справках о смерти — инфаркт или остановка сердца. У людей старше 60 лет причиной смерти указана «старость». Официально оккупационные власти говорили примерно о 50 погибших, но по их справкам все оказались «сердечниками». На самом деле утонувших значительно больше.

Осень

Солнце, не прячься

К осени вода ушла с затопленной территории, обнажив разрушенные дома и смытые огороды. Жизнь взяла свое, и люди приспособились к изменившимся условиям. Все, кто остался в своих городах и селах, всё лето и начало осени разбирали завалы на месте своих домов, пытались найти хоть какие-то уцелевшие вещи. На улицах то там, то здесь стояли выброшенные диваны, шкафы, одежда. Всё разбухло и пахло болотом и плесенью. Вещи стирали по много раз, но запах разложения не уходил.

— Второй год в оккупации, каждый день как последний, — уставшим голосом говорит Наташа. — Но до шестого июня у меня был дом. Заходя внутрь и закрывая дверь, я могла представить, что войны нет, что скоро с работы придет муж, а дети — из школы. Почти полтора года мои дети не ходят в школу. Почти полтора года я не вижу своего мужа, а дети — папу. Нас всего лишили. Теперь мы бомжи. Тысячи людей стали бомжами из-за этого проклятого Путина.

Наташа, как и соседи, роется в горе мусора, в которую сложился ее дом со всем имуществом. Сегодня ей повезло: нашла бутылку подсолнечного масла. Иногда удается найти консервы. Неожиданно целой оказалась стиральная машина, но везти ее некуда. Пытается найти хоть какие-то теплые вещи, зима на носу. Шапки бы, куртки, штаны детям теплые — ничего нет. Надо бы подшить детскую одежду, которую ей отдали те, кто меньше пострадал от воды, но ни иголки, ни ниток.

Житель Олешек Андрей живет в многоэтажке. Каждое утро он стоит в очереди за технической водой, потом — за питьевой. Утро — это единственное время в сутках, когда можно увидеть других обитателей Олешек.

Среди изнуренных невзгодами местных в очереди периодически переругиваются и российские солдаты. Им здесь не нравится: живут так же, как и жители Олешек, без света, тепла и воды.

Одно отличие — у военных есть генераторы, это сразу на порядок улучшает их бытовые условия. Но есть и минус — в этом городе их каждый день пытаются убить. Поэтому, идя ранним утром по еще темным улицам, военные отстреливают собак, лай которых выдает их ежедневные передвижения.

Андрей ни на что не жалуется. Одно расстраивает: осень в этом году хмурая и дождливая, солнца почти не видно. А солнце Андрею сегодня важно, как никогда раньше. Как и многие другие жители Херсонщины, он установил на окне солнечные панели, и они — единственный источник электричества в квартире. Светит солнышко, значит, можно зарядить телефон и узнать последние новости, отправить сообщение родным, что жив, что был прилет, но в соседний подъезд, а пожар они с соседями быстро потушили. И потом подумать: «Господи, прости за такие мысли, но спасибо, что снаряд прилетел не в мою квартиру». И, прислушиваясь к ежевечерним обстрелам, лежа в теплой одежде под всеми одеялами на диване в гостиной, молиться, чтобы снаряд летел в другую сторону. А потом устать до тошноты, но так и не суметь уснуть, пока слышны взрывы.

Безвременье

Верни всем нам чувство дома

Надежда живет в чужой квартире в Скадовске, ее пустили временно пожить знакомые. Здесь ей тепло, есть еда. Оккупационные власти вынудили ее взять российский паспорт, иначе не давали гуманитарную помощь. Она получает крупы, консервы и 10 тысяч рублей ежемесячно. В начале 2024 года ей обещают начать платить «настоящую» пенсию — около 20 тысяч рублей.

— Одежды у меня, правда, нет, — словно извиняется пенсионерка. — Мне, как потерявшей всё имущество, обещали выплату в 100 тысяч рублей. Я жду эти деньги, чтобы в первую очередь купить себе зимнюю одежду.

Надежда получила и жилищный сертификат, но с разочарованием узнала, что использовать его можно только на территории РФ и аннексированного Крыма.

— Жаль, что не разрешают покупать здесь, — говорит Надежда. — Я бы использовала этот сертификат на восстановление своего дома. А в РФ не хочу ехать. Да и физически не смогу, у меня обострились проблемы со здоровьем. Хочу вернуться домой.

Дом у Надежды каменный, во время наводнения он устоял. Один раз они с соседями даже ездили в Кардашинку посмотреть на свои участки и забрать уцелевшую одежду. Но в их домах поселились российские военные, которые продолжают разрушать то, что летом пощадила вода.

— Я смотрела на свой дом, вспоминала, как мы строили его с мужем, как здесь родились и росли наши дети, как делали первые шаги наши внуки, и даже плакать не могла, словно онемело всё внутри, — говорит Надежда. — У меня больше нет дома. Единственное, о чем я еще мечтаю, — увидеть своих детей. Господи, как я хочу обнять своих детей!

Дети Надежды находятся на подконтрольной Украине территории.

Александр осенью уехал из Херсона, жить в чужой квартире вместе с семьей ему было сложно, привык к своему дому. Семья приняла решение ехать в сторону Карпат, раз уж в родном городе у них ничего, кроме полуобвалившихся стен дома, не осталось. Собрали в сумки всё, что смогли унести на себе. Вещей после потопа у них было не так уж и много, везли на новое место жительства в основном полученную в Херсоне гуманитарку: крупы, макароны, консервы, масло.

— После нашего отъезда Херсон стали бомбить еще больше, — говорит Александр. — Ракета прилетела в квартиру, в которой мы жили после потопа. Ровно в центре гостиной разорвалась, теперь и там ничего не осталось.

В остатки нашего дома в Забалке тоже был прилет. Я думал, хоть стены меня дождутся, но увы.

На все свои накопления, оставшиеся из довоенной жизни, Александр купил плохонький дом в закарпатском селе. Цены на жилье с началом войны здесь выросли раза в три. В доме с приходом холодов стало всё ломаться, а ремонтировать уже не на что. Целыми днями Александр с помощью подручных средств латает то одну дыру в коммуникациях, то другую. Работу найти ни ему, ни жене пока не удается, в селе ее просто нет, а в районном центре и своих работников хватает. С деньгами стало настолько туго, что доедают они привезенную из Херсона гуманитарку, а что будет дальше, никто не понимает.

— Я просыпаюсь и засыпаю с мыслями о Херсоне, — признается Александр.— Мне не хватает речных запахов, шума Днепра. Мне не хватает моих друзей. Но самое страшное — у меня больше нет чувства дома.

Наташа с детьми продолжает жить в Голой Пристани. Она принесла свое тепло и уют в чужой дом. Знакомые уехали из города, не вынеся испытаний водой и ежедневным огнем. 

Уезжая, отдали Наташе ключи — так у нее с детьми появилось временное пристанище.

— Я не думаю ни о чем, у меня внутри всё онемело, — говорит Наташа. — Мы с детьми бомжи, но, пока идет война, мы можем жить в чужом доме. Пока мы в нем, есть шанс, что его не ограбят русские. От ракеты, конечно, никто не застрахован, но тут мы все в равных условиях. Но что будет, когда люди вернутся домой? Куда вернемся мы?

Наташа каждый день учит детей школьной программе, а они мечтают пойти в настоящую школу, где есть учителя, доска и одноклассники. Недавно они вместе с мамой заглянули в свою старую школу, с тех пор стали еще серьезнее. Даже если завтра закончится война, за парту они еще не скоро сядут — школа после наводнения наполовину разрушилась, некоторые кабинеты обвалились, как и их дом. Даже не понятно, смогут ли ее отремонтировать.

Наташа наконец-то раздобыла нитки с иголкой и подшила детям одежду. Теперь они к зиме готовы. Главное, чтобы погода их пощадила, не лютовала сильно.

— Я ничего не чувствую и не понимаю, как дальше жить, — тусклым голосом говорит Наташа. — Нас словно выдернули из одной реальности и поместили в другую, где у нас нет дома и нет надежды. И я больше не понимаю, какой выход будет из этой ситуации, чем всё это закончится, — вот что самое страшное.