Недавно молодой человек опубликовал видео, в котором он сказал, что не хочет возвращаться в армию, потому что там узнали об его сексуальной ориентации, и он не чувствует себя в безопасности и ежедневно подвергается травле. В то же время он сказал, что осознает последствия и понимает, что его действия посчитают дезертирством.

Позднее Министерство обороны заявило, что приняло меры в этом деле, и что было начато внутреннее расследование. Об этом сообщила адвокат молодого человека Дойна Иоана Стрэйстяну.

___

ZdG пообщалась с Марином Павлеску об обстоятельствах, при которых стало известно об его сексуальной ориентации. Также мы обсудили жизнь в армии и спросили его, что он будет делать дальше.

— Как и когда Вы поступили в армию?

— Мне исполнилось 18 лет, и я все время думал о военной службе, о том, призовут меня или нет. Мама говорила мне пройти ее, так как это обязательно для всех. Родственники говорили, что год – это не так много, и что все будет хорошо. Вот только они, включая маму, не знали о моей сексуальной ориентации. Что-то побудило меня послушать маму, и я позвонил, чтобы получить информацию. Меня спросили, хочу ли я в армию, а я решил быть честным и сказал, что нет. Мне сказали, что у меня нет выбора. Потом, пока я находился там, я старался, чтобы никто не узнал о моей сексуальной ориентации, потому что, если бы об этом узнали в бригаде, точно было бы плохо.

— Что Вы там получили? Что получает молодой человек, который приходит туда?

— Мы получаем военную форму, берцы, два мыла, одно из которых для стирки, маленький шампунь, пару носков и туалетную бумагу. Все остальное вы покупаете сами… Каждый солдат получает довольствие в размере 150 леев, а командир группы получает 165 леев. В магазине на территории можно купить предметы личной гигиены или сладости. Некоторым солдатам родители покупают, например, таблетки от головной боли, от боли в животе, поскольку в медпункте почти нет таблеток.

— Каким было первое время на военной службе?

— В первые дни было трудно. Я чувствовал себя изолированным. Нельзя было звонить родственникам, и только в конце недели нам разрешили позвонить и сказать, в какой мы части. Можно было говорить по пять минут и с включенным громкоговорителем. Разговор происходил в присутствии старшего. Телефон не давали нам в руки. Там я почувствовал себя как в тюрьме – нам нельзя было ходить в туалет без разрешения, а когда мы шли, нам давали на это определенное время. Мы не могли выходить из казармы без разрешения. Я не мог нормально есть, и везде нужно было просить разрешения. В первые недели меня называли «Гарри Поттером» и «очкариком»… К тому же, когда я пожаловался на боль в спине и пришел в медпункт, там мне ничего не сделали. Там у них три-четыре таблетки, чтобы вы понимали, и вам дают одно и то же лекарство, если у вас болит голова или спина. У вас рана на ноге из-за берцев, а они говорят, что у них есть только зеленка или «Левомеколь», и вы должны радоваться, что она у них есть. У них нет хороших лекарств, если только вы не лечитесь в Военном госпитале… Один капитан спросил меня, почему я не хочу проходить военную службу, и я перечислил причины. И он спросил меня, захочу ли я остаться, если эти минусы уберут. Я сказал: почему бы и нет? Вот только я не думаю, что в ближайшее время что-то изменится, потому что эта система строилась годами, и ее не изменят для такого военного как я.

— По-Вашему, армия могла бы стать причиной для возмущения других молодых людей? Вы замечали, чтобы другим молодым людям что-то казалось проблематичным?

— Да, многие солдаты не согласны с тем, что там происходит. Смотрите, мы принимаем душ только два раза в неделю. Иногда мы не меняем нижнее белье, и нам отдают его порванным или говорят, что у них его нет, и нам приходится еще неделю носить ту же одежду, если нужно. В медпункте полный хаос – вы обращаетесь туда за помощью, а они говорят: «И что это? Это ничего. Мы видели, как солдаты проходили военную службу с открытыми ранами, так что была видна плоть. И никто не протестовал»‎. А мы, недавно призванные, якобы приходим к ним и жалуемся. Но когда кто-то приходит с проверкой из министерства, им сообщают, и они об этом знают. И что бы мы ни говорили, они отвечают, что здесь не дом, где можно делать, что хочешь. В армии мы должны делать то, что нужно. Невозможно никому ничего доказать.

— Как Вы впервые обратились за помощью к психологу? Как другие военные смотрят на это?

— В первый раз был учебный курс. Я пришел поговорить о том, что со мной происходит. Остальные спрашивали меня: «Ты что дебил, раз ходишь к психологу?»‎ Я отвечал, что у того, кто ходит к психологу, не обязательно психические проблемы, и что туда ходят для того, чтобы поделиться тем, что вас беспокоит. Меня спросили, о чем я там говорю, и я ответил, что это личное… Однажды лейтенант заметила, как я плачу в спальне. Она сказала об этом командиру роты, а тот сказал, что считает, что мне нужно поговорить с психологом. Я пошел, и как только я вошел, она сказала: «Опять вы, Павлеску. Что с вами опять случилось? Почему вы опять плачете?»‎. Психолог попыталась меня успокоить и сказала, что такова служба, что все проходят через это, что это всего год, не так много, и что мне следует взять себя в руки. Я сказал, что я не могу, и мне трудно это выдержать. Я чувствовал себя разбитым морально и психологически и понимал, что то, что меня окружает, не для меня. Я хотел, чтобы психолог поняла, что меня в том числе беспокоит, когда я слышу, как молодые люди здесь называют друг друга «п*****сами»‎.  Когда я почувствовал себя полностью разбитым, мне уже было все равно если, когда я скажу психологу о своей сексуальной ориентации, она расскажет всем. У меня больше не было сил. И когда я в слезах признался ей, она сказала, что знала об этом. Я был поражен. Я спросил, откуда. Она рассказала мне о записи. Наверное, человек, который дал мне позвонить домой, записал разговор и показал его другим.

Позднее начались разговоры среди старших солдат. Они обсуждали меня, когда стояли возле места для курения. Однажды я стоял в очереди у магазина на территории, и там было два старших солдата. Они посмотрели на меня, а потом один ударил другого по заду и спросил меня: «Нравится?»‎

Я также слышал разговоры на нашем этаже, и мне говорили, что ко мне в контрольный пункт приходят «п*****сы»‎, что им страшно от того, какие у меня связи, и кто ко мне приходит. Я говорил им, что навестить меня приходят обычные люди, как и в случае других.

В другой раз меня там назвали «педофилом»‎ и «п*****сом»‎. Когда я проходил мимо места для курения, тот же человек из старших начинал говорить: «Этот тот, о котором говорят?»‎ Или когда однажды я объяснял, почему я сел, с разрешения, этот же человек, старший, упрекнул меня в этом. Когда я объяснил ему, он сказал, что я слишком много себе позволяю, и что я должен быть внимательным, а то «опять пойду к психологу».

Однажды, когда я был в части, командир взвода спросил меня на утренней перекличке: «Павлеску, это правда, что говорят о тебе?»‎ Я спросил, что именно, а он сказал, что я знаю, о чем речь, что я «из этих»‎, и что есть запись.

Один солдат в роте часто ко мне цеплялся: «Ты – гей, тебе не нравятся девушки, у тебя не будет детей. Ты „п***рас”». Я сказал ему, что, кем бы я ни был, он не должен себе позволять так со мной разговаривать.‎ Он сказал, что ему все равно: «У меня хотя бы могут быть дети от девушки, а у тебя – нет». Я сказал, что у него нет права говорить мне такое, а он начал говорить: «И что, ты пойдешь жаловаться?» Он ударил меня кулаком в грудь, а рукой держал меня за шею. Когда он во второй раз хотел ударить меня кулаком, я успел остановить его. У меня на шее осталась отметина, но никто не спросил меня об этом на вечерней проверке. Я так устал, что ушел в соседнюю комнату и расплакался… Он пришел и попросил прощения: «Эй, прости меня, *ля, да ну его на***».

— Вы говорили, что у Вас были мысли о самоубийстве…

— Все узнали о моей сексуальной ориентации, и меня перевели в медпункт. Там у меня были различные обязанности. Меня записали помощником. Там мне стало еще хуже. Я хотел выйти на свободу и почувствовать себя лучше, даже если меня посчитали бы сумасшедшим. Тогда была первая попытка. А второй раз тоже был, наверное, из-за отсутствия… поддержки. Майор спросил меня, почему я это делаю, ведь это никак мне не поможет. Он сказал, что не отправит меня к психиатру, а если я и пойду туда, то вернусь назад, потому что у меня нет психических проблем. Когда я вернусь, запишут лишь, что у меня проблемы с адаптацией. Но также туда включат мою сексуальную ориентацию. Он сказал, что от этого мне станет только хуже, потому что все узнают. Я держал в кармане то лезвие, и шесть дней подряд спрашивал командира, можно ли мне пойти к психологу. Мне сказали, что я слишком часто туда хожу. «Солдаты никогда не ходят и ничего не говорят, а вы ходите слишком часто. Что у вас? Что с вами?», – сказал он. У меня были бессонные ночи, и я начал дрожать. Был конец августа, начало сентября… Когда я рассказал об этом психологу, она сказала, что я слишком много думаю о том, что со мной происходит. Стоит оглянуться вокруг, ведь здесь красиво и хорошо… Тогда я разговаривал с ней на улице, я помню. Кабинет был занят, и она была занята. Она сказала, что может поговорить недолго. Я сказал, что больше так не могу, что я и сейчас хочу вскрыть себе вены. У меня в руках было лезвие, и я хотел спрятать его в карман. Она увидела и попросила его. Я сказал, что в этом нет смысла, потому что становится все хуже. Она сказала, что, если я сделаю глупость, она отправит меня к психиатру. Я целую неделю не мог попасть к ней, а потом мы поговорили лишь 15 минут… Конечно же, проблема не решилась.

— Почему Вы сейчас взяли отпуск?

— Я уже два раза был в отпуске по пять дней, поскольку у мамы проблемы со здоровьем, которые она не решила своевременно… Кстати, у нас очень трудно достать лекарства для нее.

— Насколько защищенным Вы чувствовали себя в армии?

— Когда все узнали, что я гомосексуал, я больше не чувствовал себя в безопасности. Когда вас каждый день обзывают, называют «педофилом»… невозможно чувствовать себя в безопасности или ощущать поддержку. И речи быть не может о безопасности.

— Чем Вы хотели бы заняться после того, как разрешится Ваше дело?

— Я хотел бы пойти учиться, пойти на курсы. Мне нравится готовить. И, наверное, я уеду за границу, как многие мне советуют.

___

Каждый год 17 мая отмечается Международный день борьбы с гомофобией, трансфобией и бифобией. Это дата, когда ВОЗ исключила гомосексуальность из списка заболеваний 17 мая 1990 года.

Цель этого события – привлечь внимание политиков, лидеров мнений, общественности и СМИ к насилию и дискриминации, с которыми сталкиваются меньшинства ЛГБТ+ по миру.

Алёна ЧУРКЭ