Об изменениях в русском языке после распада СССР и его влиянии на национальные языки «Громадское» поговорило с филологом Гасаном Гусейновым.
– Гасан, скажите, запустил ли распад Советского Союза какие-то языковые процессы? Что распалось вместе с Союзом, что произошло за эти 25 лет с языком?
– За 25 лет очень много произошло с носителями языка. Событий много произошло. Люди увидели и услышали потаённый язык подтекстов и, конечно, это их ошеломило.
– То есть, то что раньше называли «эзоповым языком», перешло в другое состояние и стало обычным и открытым?
– Просто «эзопов язык» исчез, началась прямая речь. Но эта прямая речь в силу того, что она долгое время пребывала в темноте и во мраке, оказалась настолько уродливой! Там было так мало действительно яркого, интересного, богатого и настоящего, что людей это ошеломило.
– Почему мало яркого? Я всё-таки не совсем соглашусь. Мне кажется, что во время событий в 1991 году у Белого дома как раз был взрыв языкового творчества, и, как вы правильно говорите, вырвалось наружу то, что долго дремало. Люди стали импровизировать, придумывать, и лингвисты говорят о том, что такого взрыва креатива не видели давно.
– Вы знаете, это был креатив действительно, но он был, во-первых, очень поверхностным, а во-вторых, он очень недолго продолжался и затронул совсем «верхушку». Он не показал того, чем на самом деле все эти десятилетия жила языковая тень.
– А чем жила языковая тень? Вы можете какие-то примеры из этой тени привести?
– Основная масса языковой тени – это сложная, совсем мало изученная смесь матерного языка с деревянным. Это то, чем люди отвечали на всякую ложь, на лицемерие, на официоз. Это одна сторона. Другая сторона, я даже не хочу приводить примеров особенных, но вот всякого рода переиначивание, переколпачивание классики, которой кормили в школе, но кормили лицемерно. Это один только пример. Другой пример – это тоже проблемное поле, это даже целая серия примеров. Это то, что на самом деле происходило в системе образования и в системе книгоиздания. Парадокс состоит в том, что советское время, с точки зрения развития языка и литературы, было еще и временем модернизации. При всей цензуре, при всех очевидных дефектах и недостатках.
Существовала некоторая планка, были корректоры, были редакторы. И вот за последние 25 лет этот институт просто исчез. Поэтому нет даже такого понятия, как профессиональное, внятное рецензирование рукописи. Публикуется и печатается чёрт-те что, не существует никаких преград для эзотерики. Не знаю, как в Украине с этим обстоит дело, но в российских книжных магазинах, даже вполне солидных, какая-то абсолютно антинаучная эзотерическая чушь стоит в магазинах в разделе «История». Хотя это не история, и это не только Фоменко, это какие-то книжки о Берии, о Сталине.
– Это уже элемент пропаганды. Тут как раз мы переходим к одному вопросу, который я очень хотела задать. Сейчас в российском обществе, в медийном пространстве чувствуется ренессанс сталинизма. А в языке это ощущается? И в каком языке? В речи обычных носителей языка на улице, в медиа, в речи политиков? Где?
– У этого вопроса две стороны. Первая мне кажется самой существенной. Она в том, что сталинская речь глубоко засела и была интериоризирована советским обществом еще в 50-е годы. Потому что после 56-го года само имя Сталина не называлось, не упоминалось, а язык-то сидел у людей в словарях, в голове. Поэтому, как это ни странно, это был первый шаг именно в оттепельное время уплотнения сталинских оборотов речи.
– А какие это сталинские обороты?
– «Лес рубят — щепки летят», «оба хуже», представление о том, что бескомпромиссно — это хорошо, а компромиссно – это плохо. Представления, которые в языке содержатся: «незаменимых людей нет» и так далее. Таких выражений очень много. Я насчитал, когда составлял для себя словарь сталинского языка, около 300 выражений, которые восходят к сталинским прецедентным текстам.
– А вот «затянем пояса потуже» — то, что сейчас тоже реанимировано в российском дискурсе, – это тоже оттуда?
– Это тоже оттуда, хотя это более общее выражение. Некоторые выражения Сталин заимствовал у своих противников. У него довольно много выражений из Троцкого, из Мережковского у него есть: «оба хуже» – это он у Мережковского взял в «Грядущем хаме». Это был первый этап, когда такие выражения не воспринимались, или какие-то оценки «лучший и талантливейший поэт нашей советской эпохи» о Маяковском. Эта фраза так и переходит из уст в уста, из поколения в поколение как часть этого лексикона. Но главное – это не отдельные выражения, а нейронная сеть общества, если хотите, которая его и удерживает в плену сталинских стереотипов. И главный стереотип, что язык не принадлежит людям, которые на нём говорят. А язык принадлежит государству и в этом качестве должен существовать. А русский язык, конечно же, принадлежит российскому государству. Так же, как когда-то он принадлежал Советскому Союзу.
– Какова была роль русского языка в Советском Союзе? Он объединял или больше подавлял другие национальные языки?
– Сам по себе русский язык никого не подавлял. Само русскоязычное сообщество какими-то своими важными частями наоборот помогало развитию других языков.
– Конечно. Я говорю о государственной политике прежде всего.
– Государство как держатель языка действовало в разных направлениях. Это самое сложное и самое интересное. Потому что, с одной стороны, русский язык оказывался центром развития целых регионов. Например, на Кавказе, на Южном Кавказе, в Средней Азии. А с другой стороны, оказывался орудием подавления, как это было в Украине, Беларуси, балтийских странах. Эта двойственная функция привела в конечном счёте к тому, что сейчас на территории только России даже миноритарные (младшие) языки постепенно сходят на нет. Вроде бы официально они поддерживаются как татарский или башкирский, но фактически носителей языка становится меньше. Это просто административный инструмент.
Так что советизация средствами русского языка в конечном счёте оказалась губительной и для русского языка и для других языков бывшего Советского Союза.
– А почему, как вы думаете, некоторые республики прошли этот путь, если можно так сказать, освобождения национального языка, например, Грузия, где в подавляющем большинстве говорят на грузинском, а есть Беларусь, где белорусский язык совсем мало используется?
– Разные условия в этих странах. Огромную роль в Грузии и Армении играет то, что эти языки со своей письменностью, со своей древней культурой являются частью национальной культурной идентичности. В Беларуси это не так. Тут даже не надо спрашивать людей, многие просто не различают, когда их спрашиваешь: «На каком языке вы говорите?», они говорят «русский», имея в виду белорусский. Особая трудность в близкородственных языках, конечно. Главная проблема еще и в том, что в республиках со славянскими языками на протяжении многих десятилетий происходило массовое выдавливание и даже истребление национальной интеллигенции. Именно за то, что эти люди пользовались своим родным языком. Вот этого не понимают многие в нынешней Российской Федерации. Память об этом осталась, и эта память, по-моему, просто страх, что рядом всё равно есть кто-то, кто всё равно здесь окажется, всё равно придёт, всё равно вернёт всё на круги своя. Это ощущение есть. Я с довольно многими белорусами говорил об этом, и 5-6 человек просто говорили, что для многих этот роспуск Советского Союза – это промежуточное, временное явление. Так что такая угрозу существует. Вы знаете, что носители славянских языков склонны к меланхолии, и такая меланхолия здесь тоже присутствует.
– Вы сказали про подавление. Чувствуется некое имперское отношение со стороны некоторых носителей русского языка по отношению к носителям других славянских языков. Есть миф о том, что это якобы «испорченный русский», такое невежественное представление о других языках.
– Это довольно редко проявляется, но такое есть. Это политизация собственного языка. Мне кажется здесь, что называется, подыгрывают этому отношению. Подыгрывают те, кто в других славянских странах бывшего СССР, идут навстречу этой идее. Превращают русский язык в язык соседа-агрессора и такого постимперского реваншиста, что неправильно. Потому что есть свой русский язык в Украине, в Беларуси он вообще является господствующим языком. Он не принадлежит государству там, как он не должен принадлежать государству в России. Язык сам по себе.
– Вы родом из Азербайджана. Какой путь прошёл азербайджанский язык за эти 25 лет с момента распада Союза?
– Это сложный вопрос. Я не настолько хорошо владею языком, я очень немного понимаю и совсем не говорю по-азербайджански. Отец мой — двуязычный писатель, ему можно переадресовать этот вопрос. Конечно, очень существенную роль сыграл переход с кириллицы на латиницу. И вообще переориентация элит с одной стороны на турецкий, с другой — на английский язык с русского. Но это не очень работает всё, потому что огромная часть населения Азербайджана живёт и работает в России, зарабатывает здесь деньги, ездит туда. Поэтому по-прежнему русский язык является языком межнационального общения. Но, конечно, не в самой республике, где азербайджанский является основным языком. Хотя в Баку можно спокойно общаться и по-русски. Но на уровне местного управления, преподавания происходит консолидация языковая.
– А что распалось в наших языках с распадом Союза? Может быть, какие-то слова, единицы, всё что связано, например, с очередями… Говорили «выбросили», «достать» – эти слова ушли?
– Конечно, лексический фонд всё время пополняется, мы все это наблюдаем и видим, в какой форме это происходит. Американизмы, германизмы даже появляются. Скорее происходит обогащение, и люди в общем понимают значение слов «выбросили», «достать» – всё это существует в памяти людей. Нет реалий, о которых помнят в остальном мире. Как набрать номер на дисковом телефоне? Люди не понимают, зачем нужен этот кружок и как пользоваться этим предметом. Это естественный процесс, который везде происходит.
Гораздо больше нового. Уходящие слова иногда самые неожиданные, они касаются в основном техники. Я обнаружил, что мои студенты, которым 17-18 лет, знают слово «слайд», но не знают слова «диапозитив». В связи с этим им было трудно объяснить значение слова «диалог». Главное — не лексические изменения, а стилистические и даже грамматические. Происходит некоторое упрощение языка. Письменный язык сближается с устной речью, это очень заметно. Нетребовательность к высказываниям – это массовое явление. Пренебрежение языком. Благодаря тому, что существует множество источников для пополнения сведений о чём-то, само качество сведений резко снижено.
– У вас есть любимое слово или выражение несоветской эпохи?
– Любимых нет. Наоборот — у меня отторжение к таким словам, как «не загоняйся», «не парься»… Появилось очень много разговорных выражений, которые призывают тебя не обращать внимание на окружающий мир. Заниматься собой, а на всё остальное плевать. Это сейчас довольно распространённая вещь.
Источник: Ксения Туркова / Громадское
