Интервью с Андреем Русу, священником церкви Св. Димитрия в Кишиневе

Мы познакомились с ним неделю назад в отделении COVID-19 Республиканской клинической больницы (РКБ). Я узнала, что его перевели в отделение после девяти дней интенсивной терапии в том же медицинском учреждении. В день, когда его собирались выписать из больницы, я предложила ему интервью, и он любезно согласился.

— Батюшка, как Вы оказались в больнице в отделении COVID, при каких обстоятельствах Вы были инфицированы, что случилось?

— Поскольку у нас, священников, есть миссия заботиться о пожилых, я был дома у 93-летнего прихожанина, который стоял у истоков открытия церкви. Он чувствовал себя плохо и пригласил меня причастить его. Очевидно, я не знал, что у него COVID. Я просто знал, что он больше не выходил из дома, и я посетил его, чтобы причастить. И он не знал, что у него COVID, потому что, как я уже говорил, он вообще не выходит из дома. Кто-то заботился о нем. Я надел необходимые средства защиты, как мы всегда делаем в таких случаях: перчатки, маску, а также очки. Как и должно быть, чтобы мы каким-то образом не распространили вирус. На следующий день я узнал, что старик поступил в реанимацию с COVID. Он таки умер, бедняга, упокой его Бог. Около четырех дней спустя, я тоже почувствовал первые симптомы, особенно температуру. Я пробыл дома около пяти дней. Когда я почувствовал, что не могу дышать, я провел необходимые обследования и узнал, что у меня есть COVID. Тогда же было установлено, что легкие уже пострадали.

— Насколько сильно?

— Поскольку что я не медик, боюсь сказать неточно. Из того, что я узнал, находясь в больнице, легкие разделены на 18 частей. На первом рентгене из 18 частей 15 были поражены. По этой причине я оказался прямо в интенсивной терапии. В 23:00 неотложка доставила меня прямо в РКБ, в отделение интенсивной терапии, потому что я не мог дышать.

— Какой экипаж приехал? Оснащенный? Оборудованный?

— Конечно. Приехала хорошо оборудованная бригада, сразу же предоставила мне кислородную маску. Они вели себя превосходно. В больницу меня приняли без оговорок. Кроме того, за все дни в больнице я познакомился с несколькими настоящими ангелами.

— Но как прошли ночи в отделении интенсивной терапии?

— В те ночи у меня было чувство, что я мог умереть, и эти мысли сильно изменили мой взгляд на вещи вокруг меня. На самом деле недостаток кислорода сильно сказывается не только на деятельности всех органов, но и на психике человека. Я тоже ощутил состояние тревожности, которое показало мне, что, на самом деле, мы весьма смертны. Мы, священники, которые изучали богословие и говорили с людьми о Священном Писании, часто говорим с ними о смерти, но мы никогда не говорили с ними из нашего собственного опыта. Только из прочитанного, которое пытались понять разумом. На этот раз Бог открыл мне реальную долину смерти, Бог дал мне понять, что мы очень эфемерны, мы преходящи, и в этих условиях наибольшую ценность в этой жизни имеет человек, люди, которые окружают нас, они являются наиболее ценными, и для них мы должны жить.

— Но что изменилось в эти дни в Вашем восприятии жизни?

— Что мы должны больше заботиться о людях. Это действительно имеет значение. Думать так меня в особенности заставил пример врачей. Эти люди так много работают. Я был впечатлен тем, как они отдают себя больным, с большой посвященностью, а также радостью, которую они испытывают, когда пациенты начинают восстанавливаться после болезни. Я не мог спать по ночам из-за аппаратов, которые очень громко ревут в интенсивной терапии. Там была врач, я не знаю, как она выглядит, но я знаю, что ее зовут Анастасия. Когда она был на смене, она следила за тем, чтобы давать мне таблетку, тогда я мог спать по крайней мере час в сутки. Когда я просыпался, то видел ее счастливой, потому что мне удалось отдохнуть, по крайней мере час… Нужно любить человека, чтобы подарить ему немного сна.

— Какова жизнь в отделении интенсивной терапии? Кажется, что многие не верят, не понимают, насколько опасен новый коронавирус…

— Нас было 14 человек в том отделении. Таковы правила в интенсивной терапии: все люди полностью раздеты. Но это больше не имело значения. Как будто исчезает человек с его ничтожностью. Появляется нечто иное. Появляется человек, который хочет жить. Появляется стремление жить. Я также заметил кое-что, что существовало между 14 людьми в нашем отделении. Я понял, что для каждого имело большое значение, чтобы жил другой. И для меня лично, и для других это имело значение. Время от времени слышался вопрос: как ты себя чувствуешь? Как идет кислород? Можешь ли синхронизировать дыхание с потоком воздуха в аппарате? Это то, что имеет большое значение, но это не легко – синхронизировать дыхание с потоком кислорода, который приходит, чтобы помочь тебе. Когда я слышал ответ: я синхронизировался, понимал, что этот человек уже сможет дышать. Каждый день там кто-то умирал. Я говорил: Господи, прости его и упокой! Интенсивная терапия – это место, полное стресса, и люди, которые там работают, сильно отличаются.

— Что помогло Вам продержаться?

— Я не могу сказать, что мне помогло что-то определенное. Конечно, у меня четверо деток, и я сказал Господу, когда чувствовал себя тяжелее всего: Господи, сделай что-нибудь с моими детьми! Я думаю, они имеют большое значение, наши дети. Они держат нас в живых.

— Сколько им лет?

— Самому младшему 6 лет, а самому старшему – 17… Они все в том возрасте, когда они нуждаются в нас, их родителях.

— Каким было Ваше общение с Богом в этот период мучений?

— Я всегда общаюсь с Богом, и это не составило труда для меня и на этот раз. Я никогда не воспринимал молитву как поклонение, которую повторяешь без смысла. С Богом я говорю искренно. «Господи, посмотри, как мне сейчас тяжело. Господи, если ты знаешь, как мне помочь, пожалуйста, помоги мне…» С Богом я говорю точно так же, как говорил бы с любым из людей. Таковы отношения, которые мы должны иметь с Богом.

— Кто связывался с Вами, пока Вы были здесь, в больнице?

— Пока я был в интенсивной терапии, я ни с кем не контактировал. Там все без телефонов, и это хорошо. Когда я вышел оттуда, я просидел день и ночь и узнал обо всем, что произошло в Молдове и мире в течение 9 дней, пока я был оторван от реальности. Я поговорил с моими родителями, с сестрой, с родственниками, конечно, с семьей, с нашими сыновьями.

— Но что Вы думаете сейчас о COVID, после того как пострадали из-за него?

— С самого начала пандемии я был внимателен и утверждал, что это болезнь, которой мы должны беречься. Я всегда призывал людей беречь себя, заботиться о себе, а также о людях вокруг, чтобы мы каким-либо образом не стали источником инфекции для окружающих нас людей. Я всегда настаивал на соблюдении защитных мер. Когда церковь была закрыта на три месяца, нам было очень трудно, но мы приняли это как необходимость защиты.

Сейчас церковь открыта, но мы все еще стараемся максимально защищать прихожан. Обычно христиане участвуют в богослужениях, находясь на улице, во дворе церкви. У нас есть группа людей, которые наблюдают за тем, чтобы все прихожане носили защитные маски. Тех, кто приходит без масок, просят покинуть двор церкви, чтобы не подвергать опасности других. Мы делаем все, что в наших силах, но мы также пологаемся на волю Господа. «Господи, ты их знаешь, видишь их всех, помоги нам», – так мы молимся. Один из моих сыновей увлечен журналистикой и снимает видео. Недавно он сделал новое видео – «COVID-19», в котором он благодарит пандемию за предоставленные ему многочисленные возможности – понимать людей и научиться действовать в кризисных ситуациях.

— А о вакцине, что думаете? Какое решение относительно вакцинации Вы приняли?

— Я усвоил одну вещь: во всех видах человеческой деятельности есть разделение труда. Каждый – специалист в своей области. К примеру, я специалист в области богословия, а врачи являются специалистами в области людского здравоохранения. Я обязан соблюдать то, что медицина рекомендует мне делать. Я доверяю медицине, доверяю ученым. Было бы профанацией, чтобы я, неспециалист, сказал, что прививку не нужно делать. В нынешних условиях вакцина является необходимостью. То, что в Молдове она попадает с большим трудом, это другое дело. Сейчас мы должны поблагодарить за вакцину, привезенную и введенную медицинским работникам. Вакцина является необходимостью как для нас, так и для окружающих нас людей.

— Больницы заполнены, церкви заполнены, террасы и торговые центры заполнены. Как Вы думаете, когда мы избавимся от COVID?

— Я считаю, что мы поколение COVID, и нашему поколению никак не избавиться от этой напасти. Возможно, нам нужно научиться жить с этим COVID, который смог бы сделать нас лучше в отношениях с другими людьми. Я думаю об испанском гриппе. Он начался в 1920 году и еще в 1960 были зарегистрированы смертельные случаи, вызванные испанским гриппом. Так что в течении 40 лет этот призрак гриппа витал по Европе. Если учитывать этот опыт, то можно признать, что те, кому сейчас 40 лет, до конца своей жизни будут преследоваться COVID.

— Вы пробовали и журналистскую деятельность, а в одном из интервью Вы заявляете, что, все же, не нашли себя в журналистике… Почему?

— Не то чтобы я не нашел себя, потому что я и сейчас занимаюсь этим. Я поддерживаю страницу в FB церкви Св. Димитрия. Я также провожу религиозные тематические передачи на различных радиостанциях… Но у меня был дедушка, о котором я говорю, что он был святым. Дед Андрей Русу из Дрэгушень, Страшенского района, он воспитал меня в духе Церкви. Я застал очень мало советской эпохи, но, поскольку моя мать была учительницей и директором школы в коммунистический период, в некотором смысле, мы не были благоверной семьей, но дед сумел посеять во мне любовь к Церкви, так что я не видел себя никем другим в жизни, кроме как священником. Помню, как в детстве я надевал один из бархатных халатов моей матери, брал связку ключей, чтобы звучала, как кадило, и импровизировал богослужения в доме… Мне тогда было около 6 лет. Онтологически, я, вероятно, был создан, чтобы быть священником. В то же время журналистика – это страсть, которая очаровывает меня и по сей день, тем более что в нашем доме занимаются журналистикой. Моя жена журналист, мой старший сын сотрудничает с «Радио Молдова». И среднему удается кое-что делать в этом направлении.

— По опросам, Церковь занимает одно из первых мест в топе доверия граждан. Что делает Церковь для того, чтобы сохранить это первенство?

— К сожалению, она делает слишком мало, и я говорю это с раскаянием и большим стыдом. Это первенство в топе доверия людей является вопросом инерции, а инерция не будет длиться долго, если Церковь не будет глубоко вовлечена в проблемы общества. Я замечаю, что множество служителей Церкви ищут комфорт для себя. Я признаю это со стыдом, потому что я считаю, что у Церкви должен быть другой подход, особенно сейчас, во время пандемии. Священники должны участвовать в решение проблем общества, с миссией – нести мир и спокойствие в умы людей. В то же время, у нас также есть проблема священников, которые настаивают на том, что этот COVID от нечистого, что Билл Гейтс «создал» коронавирус, что вакцина – для того, чтобы ввести нам чипы. Подобные моменты представляют собой аномалию, которые не имеют ничего общего с верой, и если мы будем настаивать на этом пути, мы привнесем много ошибок в умы людей, искажая правду. Церковь должна придерживаться иного подхода, чтобы продержаться и быть полезной обществу. Церковь – это живой организм, а священники очень значимы в руководстве этим организмом. Я призываю своих собратьев, священников, изменить свое восприятие, иначе мыслить и иначе вовлекаться в решение проблем своих общин.

— Как именно?

— Словом, тем более что большая часть священников – образованные люди. Их слово в обществе имеет большое значение. Если бы они настаивали на том, чтобы люди защищались, носили маски, уважали социальную дистанцию, христиане слушали бы их. Если бы они предложили сформировать в своих общинах группы волонтеров, которые ходили бы к нуждающимся, если бы они собирали средства не на личные автомобили, а для самых обделенных, это имело бы большое значение. Были бы рядом с врачами, потому что священство и медицина должны идти вместе.

— Кстати, какой у Вас автомобиль?

— Семиместная «Dacia» для нашей семьи. Это простая машина, на которой я передвигаюсь. Мы живем в пригороде, в Бэчой, в не очень большом домике, где как-раз помещается наша семья. Дом и средство передвижения – это не комфорт, а необходимость. Все, что у нас есть, мы получили не обязательно на зарплату священника. До недавнего времени у нас были банковские кредиты. В нашей семье супруга работает. И я всегда работал, иногда в нескольких местах, чтобы обеспечить свою семью. Священнику не подходит роскошная жизнь. Это позор для священника ездить на роскошных автомобилях, хотя у нас, к сожалению, есть и такие.

— Но почему государственные органы не могут завоевать доверие граждан?

— Потому что уровень коррупции очень высок. Хочется верить, что сейчас появляется новый политический класс, на который лично я возлагаю большие надежды, что он изменит что-то в обществе. Советский период, из которого вышли многочисленные политики, поддерживал коррумпированность. В те времена воровство рассматривалось как норма… Было почти естественным украсть мешок кукурузы или ведро меда… Нам предстоит вести тяжелую борьбу, чтобы выйти из советских стереотипов, согласно которым человек может жить только благодаря ухищрениям…

— Считаете ли Вы, что новое поколение преодолело эти стереотипы?

— Мне кажется, что новое поколение политиков не жаждет богатства. Кроме того, сколько нужно человеку, чтобы жить? Я думаю, что в Молдове с 6-7 тысячами леев в месяц можно жить достойно… Я, с таким доходом, смог погасить и несколько кредитов.

— Что Вас больше всего впечатлило в этом пандемическом году в Ваших беседах с прихожанами?

— Их тоска по Церкви. За три месяца, что у нас не было служб, прихожане страдали из-за тоски по Церкви. Людям нужна живая, искренняя Церковь, а не церковь, которая бы их использовала. У нас в Св. Димитрия проводятся и мероприятия с группами детей с ограниченными возможностями. Во время пандемии мы не могли встречаться, как раньше, и они сильно страдали. На мне это тоже сказалось. Другими словами, даже во время пандемии мы смогли продвинуться вперед в строительстве специального центра для этих детей, где они могли бы участвовать в различных мероприятиях, с одной стороны, но где также специалисты будут заботиться и об их здоровье, с другой стороны.

— О каких проблемах Вам рассказывают прихожане?

— В особенности о личных проблемах. Я заметил, что, хотя им приходится не очень легко, прихожане не особо жалуются на бедность. Люди больше озабочены проблемами морали, коррупции. Очень многих беспокоит этот феномен, который является чрезвычайно распространенным. Они считают, что взяточничество – это проблема достоинства. Проблема не в том, что даешь деньги в обмен на отношение или услуги. Для людей большую роль играет стыд от дачи взятки в обмен на добрую волю…

— Благодарим Вас.

Беседовала Анетта Гросу