Она дизайнер, чьи работы попали в Лувр и другие крупнейшие музеи мира. Она была первым директором Фонда Сороса в Молдове. Поэт, публицист, менеджер в сфере культуры. Много лет живет в Париже и принимает участие в мероприятиях диаспоры, когда это необходимо. ZdG побеседовала с Лориной Бэлтеану о ее отъезде из страны, о том, что для нее означает Париж, а также о текущей ситуации в Молдове.

Дата и место рождения: 21 декабря 1960 г. с. Печистя, Резинский район
Учеба: Литературный институт „М. Горки”, Москва; Aспирантура в Университете Дижона, Франция.

— Почему Вы уехали в Париж?

— Я с 4 лет шла к Парижу. У меня была тетя, бабушкина сестра, которая была очень особенной. Я не знаю, кем она была на самом деле. Она жила в Бухаресте… У нее был салон хиромантии. Полагаю, у этой моей тети была интересная жизнь. Она была очень колоритной. Ее звали Марией, но мы всю жизнь называли ее тетушка Муза. Она, на самом деле, с ее образом бытия, раскрасила все мое детство. Поскольку дела там у нее шли хорошо, она приезжала сюда почти два раза в год, и поэтому у меня были книги на румынском, даже в детстве, и никто никогда не должен был говорить мне, что молдавский это просто диалект румынского языка. Муза часто совершала поездки в Париж. С тех пор Париж для меня стал своего рода спасением. Однажды утром я вышла на порог и увидела птенцов – я сказала себе, что уже видела это однажды, я простояла 10 минут глядя на них. Тогда я поняла, что так же было и в прошлом году. Тогда я все поняла о жизни. Ужасная печаль настигла меня. Я сказала себе, что я в этом селе и здесь я буду и через год, и через два, и все будет так же. С тех пор я невзлюбила молдавское село. Все говорили, что у меня нет корней, но мне это не нравится, так оно – я не люблю петрушку, меня не вдохновляют волны пшеницы, поэтому я попыталась сбежать оттуда. Мне казалось, что я нахожусь в чугуне, и что независимо от того, сколько я буду пытаться выкарабкаться, меня все равно тянет вниз. Я делала попытки различного рода, чтобы сбежать, чтобы избавиться.

— Например?

— Моя первая голубая мечта – побудить родителей развестись.

— Почему?

— Чтобы расширить мою вселенную. Может быть, моя мама вышла бы за кого-то замуж, папа – женился на ком-то… Из других стран. Это был мой сладкий сон.

— И они не развелись?

— Нет, они не нашли ничего, что бы их к этому подвигло. Но после этой «неудачи» я начала просить отдать меня в школу-интернат. Но они меня не отдали. Я пыталась убедить родственников из Бухареста забрать меня туда, но когда все было уже почти готово, моя мама приехала на автобусе следом, рыдая, и забрала меня. Так что все мои попытки сбежать из Печешт потерпели неудачу. По сути, как только я поняла, каким будет ход времени, и какая судьба меня ждет, я начала сбегать. Они ловили меня и возвращали домой, спрашивали, куда я иду. Я говорила им, что иду в Париж. И это было нормально, что когда я смогла, я уехала.

— И каким Вам казался Париж до того, как Вы его посетили

— Розовым. Как-то в тумане. И без птенцов в нем (смеется). У меня есть племянница, которая была у меня на протяжении года. Она ненавидит Париж, потому что там нет зелени, нет птенцов, то есть за то, за что мне нравится этот город… Где бы ты ни был, ты должен найти свое.

— И когда Вы решили уехать, Вы хотите остаться там на всю жизнь?

— Я уехала уже сознательной и информированной. Я посещала Париже раньше. Спустя время я увидела полмира. Я думаю, что мой экзистенциальный кризис 40-летних прошел, в моей жизни произошли некоторые события. На самом деле, сначала я отправилась в Ниццу, и там провела два года, и посмотрела на море, чтобы решить, что делать – идти налево, идти направо, завести ребенка. Я провела самоанализ. В результате я решилась, взяла свой багаж и сказала, что остановлюсь в Париже. Так и случилось. Все, что я делаю, я решаю осознанно и рационально. Почему Париж? Потому что, я думаю, это центр Европы.

— Вы еще пишете стихи?

— Нет. Пока нет. Был период, когда я работала в фонде на Джорджа Сороса, и речь шла не о договоре, а о некоем молчаливом понимании – я знала, что взяла на себя роль – отвечать на вопросы. Но у меня, как у героини, много сомнений – стоит ли идти дальше в определенных ситуациях. Так что не очень-то стыковалось. Я должна была себе лгать каким-то образом. Но я не могу лгать. И тогда я закончила с типажом, который задавался вопросом, в чем смысл жизни, и стала той, кто знала, как построить современное и демократическое общество.

— В каких отношениях Вы сейчас с Джорджем Соросом?

— Время от времени я читаю ему книгу. Всё. Он интересный. Я думаю, что его Фонды – наименьшее из того, что он делает, и у нас о них всегда много напрасных сплетен об этом, но мы знаем немного. В общем, он важный человек, который является частью течения тех, кто хочет изменить мир и сделать его лучше.

— Вы выходили на протесты диаспоры в Париже и Брюсселе, когда эта волна демонстраций только начиналась. Почему?

— Не могу сказать, что я очень активна как член диаспоры…

— Вы француженка…

— Да, но я и румынка. Когда я виделась на ряде встреч с парнями из Молдовы, некоторые из них мне очень понравились. Я встретила многих бывших студентов, которые получили наши стипендии, и мне было любопытно посмотреть, чего они достигли, кто чем занимается. Я иду, когда нужно что-то более важное. У меня был фантастический проект, но он не сработал. Этот проект приблизил меня к диаспоре. Я очень сильно хотела продвигать Молдову и приблизить ее к Европе, в том числе после ухода из Фонда Сороса. Я хотела сделать проект не только с румынами со всей Европы, но и с местными жителями, чтобы поднять Молдову на хору. Мы работали с несколькими местными НПО, и хотели окружить около 7-8 важных памятников в ЕС, Хора объединения с Европой. Но там произошли некоторые процессы, и это утратило смысл.

— Каким виделся период Плахотнюка из Парижа?

— Я слежу за всем, что происходит, и я давно поняла его правила. Когда хоть немного посвящен и немного начитан, хорошо понимаешь, как построить такую империю.

— Значит, Вы поняли Плахотнюка…

— Давно. Хотя сначала я его не понимала. Я даже хотела пойти поговорить с ним однажды, но у меня отлегло, потому что я увидела, что он не достаточно умен. Зная наш человеческий материал, зная все правила купли-продажи, я была, все же, очень расстроена тем, что многие из моих знакомых и друзей уступили и вступили в партию (сдались и присоединились к партии). Хорошо, это началось немного раньше, когда еще был Воронин… Я уехала из Молдовы сразу после падения Правительства Стурзы. Когда я работала над проектом и пыталась поговорить с кем-то оттуда, на кого я возлагала надежды, меня спросили: «Но что мне с того?» Я была полностью разочарована человеческим лицом молдавского общества.

— По Вашему мнению, почему Плахотнюк потерпел поражение?

— Нет, он не потерпел поражение, он достиг предела. У него получилось, по сути, потому что то, что у нас после этого… Понадобится не 10-20 лет, а два поколения, чтобы «отмыться». Это его наследие. Если вы посмотрите на некоторых коллег по журналистике, вы заметите, как легко они вышли за рамки – как работают эти телевидения, без разбору, создавая хаос. Это молодые люди из 21-го века, и они говорят глупости на заказ. Тогда понимаешь, что у него получилось, потому что всё это семя он посеял. И я не знаю, смогу ли я когда-нибудь пойти на концерт Джеты Бурлаку, например. В Молдове, если я иду в театр и попадаю на сидение рядом с женщинами, о которых я знаю, что они жены воров, я встаю и ухожу. Я выхожу, и так было не раз.

— Но когда Вы в последний раз сталкивались со случаем коррупции в Молдове?

— Меня здесь нет, и мне легче избегать таких ситуаций. Но многие вопросы и дела, которые я должна была сделать, я оставила нерешенными в момент, когда кто-то просил у меня денег. Когда мне говорили об этом, я говорила им, что не участвую. Плюс, у меня нет бизнеса здесь, моя жизнь не здесь – приезжаю, уезжаю…

— Какова эта Ваша жизнь между Кишиневом и Парижем?

— Ну, какова… Сажусь в самолет, приезжаю сюда… Я содержу родительский дом. До сих пор они были моими родителями, но я потеряла маму и приезжаю намного реже. Приезжала, в основном, ради мамы. Ну и у меня есть этот проект, для которого я должна найти формулу, посредством которой я пытаюсь предложить рабочие места женщинам из Молдовы.

— О чем проект?

— Когда я была в Фонде, мой брат был председателем «Народных мастеров из Молдовы» и приглашал меня к ним на семинары. Я проводила семинары с женщинами и говорила об управлении. На одном из этих мероприятий была женщина, которая плакала. Я подошла к ней и спросила, что с ней случилось. «Ну, вот, у меня четверо детей дома, голодных, и у меня есть скатерть, которую я год не могу продать», – сказала она мне. Я спросила ее, сколько стоит ее скатерть. Она была действительно красивой. Она сказала, что отдаст ее за 100 долларов. Я вытащила из кармана 100 долларов, положила на стол ту скатерть, и тут же у меня возникла идея. Я взяла ножницы, спросила, сколько женщин присутствуют – их было 30, и я нарезала с той скатерти в общей сложности 30 модулей, к каждому из которых привязала ленточку, и приложила каждой женщине к ее груди по модулю из нее, который выглядел довольно хорошо. «- Вам нравится? / – Нам нравится», – сказали они. Я спросила, за сколько, как они думают, мы могли бы продать такое изделие. «- За 10 долларов сможем продать? / – Сможем. / – Ну, хорошо, твоя скатерть, над которой ты работала год, стоит 100 долларов, но если бы ты сделала, например, 30 изделий бижутерии с теми же усилиями, из тех же ниток и за то же время, продала бы намного проще и смогла заработать 300 долларов. Это означает менеджмент, эх, девочки, сказала я им – делать то, что вы можете, из того, из чего можете, то, что можно быстро и легко продать, чтобы вы могли прокормить своих детей», – сказала я. «Ах, ты очень много говоришь, из твоих уст всегда выходят сказки», – говорил мой брат. И я заключила с ним своего рода пари. Я, конечно, забыла, что сталось с этим пари. В другой год, гораздо позже, пройдя через несколько разочарований и неудачных проектов, гуляя пешком, я обнаружила на блошином рынке в Париже кусок кружева XIX века. Я купила его, исследовала, подняла архивы, книги и изучила его. Случайно я нашла в Молдове двух пожилых женщин, которые вязали кружево такого рода. Когда-то французы, которые делали такие вещи, приезжали и в Молдову, и в Румынию, особенно за винами, и привезли с собой эту технику. И так и осталось, зародившись здесь. Поскольку общество было более закрытым, эта техника сохранилась. Во Франции она почти исчезла. Это была техника вязания скатерти, которую, по сути, я открыла заново.

— И вы поехали поговорить с этими двумя женщинами?

— Да, мы также проводили семинары с ними. После этого мы сделали школу на колесах, сначала мы выбрали пять очень бедных сел, мы поехали туда, мы выбрали женщин, у которых руки росли, откуда надо, и обучили их. Позже они стали преподавать. Сейчас в Молдове, я думаю, находится крупнейшая фабрика этой техники, которая называется frivolité. Впоследствии, я сказала, что нужно научить их и как продавать. И мне пришлось переквалифицироваться, потому что у меня были совершенно разные направления: я должна был начать проектировать, пытаясь продать продукцию. Сейчас наша продукция находится в восьми музеях мира. Мы также работаем с Версальским дворцом. Наш последний заказ, за которым я приехала в Молдову, от «Maison Blanche», у них есть эти бутики «Первая леди», где они будут продавать его. Я думаю, что мы сделаем и ожерелье для открытия выставки Кеннеди в следующем году. Я вообще безумная – если что-то начинаю, то иду до конца. Только вот, после этого, когда находишься на промысле, оттуда все дела кажутся мелкими и далекими. И тебя это не согреет. В Кишиневе, в целом, грустно… Многие говорят мне, что у меня нет права голоса, поскольку я уехала. Другие спрашивают меня более деликатно, почему я уехала. И я отвечаю им: «Дорогие мои, вы из какого села? / – Из такого-то села. / – И почему вы уехали из села? Там тоже есть дойные коровы. Есть библиотека, есть школа. Почему вы уехали? Потому что вы хотели развиваться. И для меня Молдова стала слишком маленькой». Я уехала из Кишинева, как из Печешт, к следующему шагу. Я очень быстро отвечаю на вопрос, почему я уехала. А также и на вопрос о том, откуда я родом.

— Какими Вам кажутся женщины Молдовы, ведь Вы много находились среди них?

— Скорбящими. И есть разные вида скорби – от бедности, невежества и так далее. Когда я давала несколько интервью в первые годы, я говорила, что я не против миграции – пусть эти женщины уедут в Италию, вернутся к жизни, обучатся, очень хорошо, что отвергнут некоторых мужчин, которые пьют вино ведрами. То есть я за движение, каждый должен идти и искать смысл жизни. И если он на другом конце света, нужно идти туда.

— Но что бы Вы сказали нынешней власти?

— Я возлагаю на нее надежды. Я в некоем роде оптимистка. Майя Санду кажется мне умной и решительной. Моим посланием ей было бы не бояться просить помощи у других – это самое главное. Я помню, что многие из наших чиновников были очень закрытыми – они не принимали консалтинговые или иностранные проекты. Мы должны быть открыты для поиска партнеров по развитию, экспертов из-за рубежа, которые знают лучше нас. Это новое правительство должно быть открыто миру. И когда им трудно, кричать, просить о помощи, не бояться просить помощи у народа. Им не нужно закрываться в своих иллюзиях и своем коконе, потому что им нужно многое очистить. Это очень серьезно. Общество у нас в большом замешательстве. И, также, в сфере образования и культуры ситуация очень серьезная. Почему-то наши дети растут без концепции о стране.

— Чем занимается в Париже Ваша дочь?

— У нее все хорошо. Театром. Это последний год лицея. Она занимается театром и литературой. Я пытаюсь сказать ей, что ее мать упустила жизнь, она должна делать то, что ей нравится. Я не знаю, была ли я всегда свободна. Сожалею, что не осталась в литературе. У меня было притязание на то, что я едина со своей героиней и должна была проживать свою жизнь, чтобы писать о ней. Я искренна.

— Как проходят Ваши утра в Париже?

— Я просыпаюсь как солдат. Я тяжело засыпаю и легко просыпаюсь. Мне так нравится идея, что день начинается, и что я могу сделать так много вещей, что вечером с трудом ложусь спать. Иногда я злюсь, что мне приходится спать. Я не встаю медленно, как другие. Наоборот, через 5 минут я спускаюсь вниз, во двор. Я очень активна. Утром я выхожу из ночи как пушечное ядро из пушки. Я не очень люблю лениться. Вечером уже другой ритм. Я останавливаюсь, у меня есть сомнения, что я прожила день хорошо. Ночью я говорю себе, что следующий день будет лучше.

— Что бы Вы привезли (привнесли) сюда из Франции?

— Я сказала себе, что моя дочь должна пользоваться демократиями мира и всем, что есть в мире лучшего. Это я бы и привнесла – больше свободы, больше демократии и право быть такими, какие мы есть. У нас этого нет. Также, я думаю, что мы должны проживать жизнь, не думая постоянно об обязательствах – мы рождаемся не просто, чтобы спасти нашу родину, или быть трактористами или летчиками. Мы должны быть собой. У европейцев мне нравится это спокойствие вещей (порядок вещей).

— Благодарим Вас.

Беседовали A. Гросу и A. Чуркэ