Виктор Арамэ – мирный участник апрельских протестов 2009 года.

Он был задержан 8 апреля в 1:30 ночи.

В течении трех дней он подвергался жестокому обращению в изоляторе.

Затем последовали 13 дней тюрьмы.

Еще 10 дней заключения он провел в больнице.

— В этом году исполняется 10 лет с апрельских событий 2009 года. Как вы тогда оказались на площади, на протесте?
— Я вышел из дома в 4 часа утра. Я знал, что происходит в Кишиневе, так как следил за событиями 5 и 6 апреля. Тогда мы собрались с друзьями. В 4 часа мы с кем-то отправились в Кишинев на машине. Я добрался в 7 часов утра и первым делом пошел в Кафедральный собор принять участие в службе. Я был там около часа – часа с половиной, после чего вышел на площадь. Я увидел, что площадь была наводнена молодежью, и испытал чувство гордости, потому что, вот, все-таки и у нас могло бы что-то измениться. Примерно в 9 часов утра со всех сторон стали появляться целые колонны, и я думаю, что приходившие были из разных населенных пунктов. Было гордостью их видеть. Я видел практически все, что произошло в тот день. Многие друзья говорят, что жалеют о том, что отправились тогда на ПВНС, и задаются вопросом, зачем им было это нужно. У меня тоже были проблемы со здоровьем в результате этих событий, но речь шла о важных моментах, об изменении класса…

— Как вы оказались в комиссариате?
— Вечером, примерно в 21.00-22.00, всех выгнали с площади, а полиция атаковала. Мы знали, что где-то в зоне инспектората были припаркованы два микроавтобуса, которые должны были вернуться в Кагул. Добравшись до микроавтобусов, мы все вместе сели в них. В этот момент нас со всех сторон заблокировала полиция. Все были вооружены автоматами Калашникова. Мы были немного напуганы, видя, как нас толкают и пинают. Мы не понимали, что происходит. После этого в микроавтобусы зашли, как мне кажется, по двое полицейских. Нас сопроводили в ГИП. Затем всех нас выстроили у стены с поднятыми вверх руками. Так мы простояли около двух часов. Каждый проходил и сдавал все, что у него было в карманах, после чего подписывал несколько документов, что было в них написано я уже не помню… Далее все попадали в «коридоры смерти».

— Вы помните, что там происходило?
— Каждый входил, и его, мягко говоря, наказывали. Мы получали от них инструкции. Нам говорили делать то, что, по-моему, бесчеловечно – раздеваться, отжиматься и все в таком роде. Далее тебя отводили в камеру. И если обычно в камере находилось не более 5-6 человек, то нас заключали по 20-25. Иногда невозможно было даже сесть. Прошло уже 10 лет, но я очень хорошо помню эти моменты. Ночью было холодно, в камерах у нас были только дощатые кровати, которые невозможно было сдвинуть с места, а подушкой нам служили пластиковые бутылки, с которых мы снимали этикетки из пленки и прикрепляли их к решеткам, чтобы не дул ветер. Каждое утро нас проверяли, и охранники снимали эти этикетки с решеток и выбрасывали их. Мы спали, греясь друг об друга. Впоследствии нас перевели в Пенитенциар №13, и, знаете, заключенные были в курсе о том, что происходит снаружи, и очень хорошо к нам относились. Доходило до того, что во время завтрака они делились с нами своей едой.

— А как справлялись самые молодые?
— Там были и дети, молодые люди в возрасте 17-18 лет, которых я мог бы считать своими детьми. Молодежь была в отчаянии, на них кричали и говорили им, что они будут сидеть в тюрьме 25 лет. Я говорил им сохранять спокойствие, потому что и европейцы видели нас, и все происходившее было видно далеко за пределами страны.

— А видели ли вы тогда, на протестах, провокаторов среди толпы?
— Я видел многих людей, которые, очевидно, были провокаторами. Они были достаточно сильны. И провоцировали они по-разному. Их лица были скрыты, и они прятались, если кто-то подходил снимать их. Издалека было четко видно людей, пришедших мирно протестовать, а также тех, кто пришел устраивать провокации.

— А каким было освобождение от ареста, после всего, через что вы прошли?
— Я помню, как проходили все эти суды, хотя я не знаю, как можно проводить суд в тюрьме, ведь тебя должны отвести в суд, а в нашем случае один заходил – другой выходил. За пять минут они решали все, и решение подписывалось. Так же было и тогда, когда нам дали по 10 или 30 дней ареста. Так же все произошло, когда я оказался в Кишиневской апелляционной палате. Ладно, там была другая ситуация, нас, все-таки, вытащили из тюрьмы… Не только для меня, но и для всех остальных этот момент был болезненным – мы выходили наружу, и нас ожидали семьи со слезами на глазах. Я никогда этого не забуду – как меня встретили дочь, зять и внучка, которая тогда подошла ко мне и начала плакать. Наверное, эти моменты я буду помнить всю свою жизнь. Страшно то, что такое случилось в стране, которая считается демократической.

— Как вы считаете, можете ли вы простить государству то, что случилось с вами в том апреле 2009 года?
— Мы всегда должны прощать, мы – христиане, и нам нельзя ненавидеть. Ведь мы, все-таки, люди. Таков наш народ. Но я думаю, что они и сами, в конце концов, поняли, что сделали. Я считаю, что посредством тех нескольких полицейских, представших перед судом, не смылся весь шок, вызванный тогда. Несмотря ни на что, мне не хочется, чтобы кого-то еще наказывали. Хотя тогда я думал о том, что, вот, он сидит в инспекторате и бьет тех детей, а дома у него, наверное, тоже есть ребенок. Я не мог себе представить, как он идет домой, или что говорит своим жене и детям. «Смотри, я, герой, побил таких же детей, как ты». Что он говорил им? Как чувствовал себя тогда тот полицейский? А может быть все было для них чем-то вроде игры в то, кто и как может лучше показать, что он сильнее, и что ему по силам – может это было гордостью? Я не понимаю.

— И, все-таки, можно ли сейчас назвать Республику Молдова демократическим государством?
— Я думаю, что были короткие периоды, когда можно было сказать, что Молдова является демократическим государством, включая период правления коммунистов. Но, положа руку на сердце, я скажу вам, что сейчас Республика Молдова – не демократическое государство.

— Многие политики, связанные с 7 апреля 2009 года, по-прежнему находятся на государственных должностях и в политической жизни. Считаете ли вы, что они должны были выйти к людям и попросить прощения за то, что тогда случилось?
— У нас нет политиков, которые бы это сделали. Многие из них еще тогда должны были подать в отставку, но нет – они как гордились тем, что сделали, так и живут сегодня. Та же Гречаный, тот же Додон, которого сейчас признают лишь в одной стране… Я думаю, что в настоящее время и среди социалистов, и в других партиях есть люди, желающие что-нибудь сделать, но им не позволяют.

— И кто руководит Молдовой?
— Я думаю, что все мы очень хорошо понимаем, кто всем управляет. Посмотрите на того же Додона – быть президентом, столько раз лишаться полномочий и все же спокойно и без адекватной реакции оставаться в должности. В таком случае у тебя уже нет никакого авторитета. Как мне уважать такого президента? Мы также хорошо знаем, как и при помощи каких грязных трюков он пришел к власти. Мы все это понимаем. Но понимают ли они нас?

— В этом случае, есть ли у Молдовы будущее?
Я не могу сказать это с уверенностью. Я говорю так, как чувствую: не думаю, что оно есть. Но мы все равно надеемся… Однако, если ничего не изменится, и у нас будет то, что было последние четыре года в Правительстве и Парламенте, то не знаю, куда мы придем. Не будем забывать что, когда Воронин был у власти, мы думали, что никогда от него не избавимся, но вот партия распалась. Всё временно, но не знаю, когда и у нас что-либо изменится. А жизнь, однако, проходит.

— Если бы этот апрель повторился, вышли бы вы на площадь вновь?
— Я в этом не уверен. Впоследствии я был на нескольких протестах, и я отвечу вам так, как мне, полушутя, полувсерьез, говорила жена, видя, как я выхожу из дома: «Опять у тебя чешется спина?». Я думаю, что люди потеряли надежду не только на нашу способность что-либо изменить, но и на более важные вещи. Отсюда и последствия, которые у нас есть.

— Благодарим вас.

Беседу вела Алёна ЧУРКЭ